Жизнь впереди - [3]

2. О чем молчали на линейке

Это лето было особенным в жизни Алеши.

Началось оно, как обычно, с домашних споров. Алеша горячо восставал против поездки куда бы то ни было — он предпочитал оставаться дома и играть с ребятами по дворам. Мать твердо заявила, что ей и самой надо отдохнуть, что она и зимой не может сладить с мальчишкой, а летом вовсе пропадет с ним. Нет и нет, пусть едет в лагерь, а если ему так надоело в своем, заводском, она отправит его на этот раз в районный.

В лагере, среди чужих, Алеше показалось на первых порах совсем худо. Уже на другой день он отправил в Москву письмо, полное упреков и мольбы. За что его мучают каждое лето? В районном лагере никого знакомых… Он обещал матери быть послушным и тихим дома, как никогда, — пусть она только заберет его отсюда. Он соглашался играть по дворам с соседскими ребятами не весь день, с рассвета до заката, а самое большее — два-три часа. Клятвенно уверял он, что ровно в десять вечера будет изо дня в день в постели, а перед сном без всяких споров согласен мыть себе и шею, и уши, и даже ноги. Только бы домой! Если она боится, что он, по примеру прошлого лета, вдруг, никому не сказавшись, проведет двое суток у приятеля на даче, то — вот его честное пионерское! — никогда он больше не будет отлучаться без спросу! «Ну, мама!.. Ну, хоть раз в жизни!» Он не будет ей надоедать; напротив, все свободное время он будет тихонечко заниматься столярными и слесарными работами в домашней мастерской. «Ну, пожалуйста, мама!.. Ну, дорогая!»

Не знал Алеша, с каким сочувствием мать читала это его письмо, как взволновали ее ребячьи, совсем детские жалобы. Но в ответ написала она одни пустяки: о том, что в городе душно и пыльно, что у соседей окотилась кошка, потом напоминала Алеше, чтоб менял белье почаще, жаловалась, что только вьюнки, ноготки, настурции да стрелы зеленого лука, которые высадили они вместе весной на балконе, — вот и вся зелень перед нею, все ее лето… И ни слова, ни звука единого в ответ на страстные Алешины просьбы.

Алешу поместили вместе с шестью другими старшими мальчиками в избе. С ними был еще один, взрослый, студент-мелиоратор, вожатый отряда Петр Иванович Званцев… Этого еще не хватало — даже спать под наблюдением!

Но вскоре ребята тесно сошлись с Петром Ивановичем, называли его попросту «Петя», а меж собой, за глаза, дружески — «вожатик».

Это был низенький, но плечистый и крепкий паренек, — из таких комплектуют экипажи танков, он и воевал в танковых частях от Моздока до Эльбы.

По вечерам, когда горнисты трубили ко сну и все укладывались в постели, но еще никому не хотелось спать, «вожатик» давал своим ребятам маленькую поблажку: он вспоминал что-нибудь из военных дней, рассказывал о товарищах, вместе с которыми уничтожал врага в знаменитом корсунь-шевченковском мешке, или о госпитале, где два месяца залечивал рану, о врачах и сестрах, геройски делавших свое дело, либо с увлечением говорил о своей науке, облюбованной еще с детства, объяснял особенности многих сооружений по мелиорации, мечтал о смелых планах покорения природы, которые ныне намечаются государством и в которых он примет участие по окончании института.

И как-то само собой получилось, что эти поздние, на сон грядущий, разговоры вошли в привычку.

Вечерние беседы «вожатика» как нельзя больше отвечали затаенным мечтам Алеши. Ему хотелось, чтобы скорее окончилась школьная полоса его жизни и началась жизнь настоящая, вольная, взрослая… одним словом, такая, когда человек не с книжками возится, не стишки какие-нибудь заучивает наизусть, не задачки решает о пароходах, идущих вверх и вниз по реке, или о самолетах, несущихся по ветру и против ветра, но строит эти самые пароходы и самолеты и водит их из края в край страны.

Вскоре Алеша завел в лагере еще одно очень приятное знакомство. Он был нелюдим, нелегко сходился с новыми мальчиками и девочками и в то же время втайне завидовал ребятам, которые с удивительной простотой и искренностью быстро завязывали меж собою дружбу. Но тут, в лагере, ему повезло, как никогда раньше.

Однажды вечером у костра играли два баяниста. Девочки пели. Ольга Михайловна, стоя во весь рост над хором, расположившимся на траве, широко дирижировала, — огромная тень ее, взмахивая руками, словно крыльями, осеняла всю площадку. Песня та была вальсом. И вдруг от костра отделились двое — Петя-«вожатик» и девочка в сарафане. Они плавно кружились. Обнаженные, загорелые до блеска руки девочки — одна на плече у «вожатика», другая зажатая в его ладони и вытянутая в сторону — и легкие ноги ежесекундно озарялись пламенем.

Быстрые кружения вальсирующих повторялись, как повторяются узорные звенья в ожерелье: два семенящих, на носочках, даже на одних только кончиках носков, подготовительных движения, потом плавный, широкий, сильный поворот — так что сарафан относило вдруг всеми складками назад, а голова клонилась к плечу, — и снова два быстрых стежка, и опять крутая, ветром дышащая, летучая дуга. Петр Иванович, коренастый и строгий, весь оставался на земле, а тоненькая, стройная, улыбающаяся девочка парила в воздухе. Казалось, только крепкие, но бережно охватывающие руки партнера удерживают ее от свободного взлета во мрак над соснами.