Жизнь, театр, кино - [113]

¹ (Московский государственный центральный театр рабочей молодежи (сейчас Театр имени Ленинского комсомола).)

Я уехал в Ленинград на съемки. Там какой-то маленький театр уже поставил эту пьесу, называлась она "Очная ставка". Это была сенсация. Билеты трудно было достать. Спектакль играли в одном из самых больших домов культуры ежедневно, с неизменным аншлагом.

В один из свободных вечеров я пошел смотреть этот спектакль. Мне с трудом поставили стул в проходе. Пьеса была очень увлекательна, и я подумал, что можно было бы поставить ее с успехом в нашем театре, но не просто как детектив, а как интересный патриотическим спектакль. Я немедленно телеграфировал Александру Яковлевичу, чтобы он раздобыл у Шейнина пьесу, прочитал ее и заключил с ним договор на постановку.

Через несколько дней Александр Яковлевич встретил меня в Москве и, положив передо мной экземпляр пьесы, сказал:

- Я прочитал. Благославляю, ставьте!

- А как же Театр молодежи, ведь они уже выпустили афишу? - спросил я.

- Расторгать договор авторы не хотят, театр молодежный, но монопольного права на постановку они не имеют. Пусть вас не смущает, что мы вторые, - делайте быстрее! Если не будете успевать, - технику сцены я возьму на себя.

Это было великолепно, мне оставалась лишь работа с актерами. Авторы согласились с моим предложением о патриотическом спектакле и вносили нужные поправки и изменения без принуждений и кислой мины. Охотно!

Увлеченный режиссерской работой над советской современной пьесой, я выбыл из репетиций "Кочубея", целиком отдался постановке "Очной ставки" и работе над ролью следователя Ларцева.

Репетировали дружно. Актеры, занятые в "Очной ставке", одобрили мой режиссерский замысел сделать не просто шпионский детектив, а увлекательный спектакль о советских людях.

Работа спорилась, мне верили, и спектакль был сделан в рекордно короткий срок. Нам хотелось доказать, что при желании и упорном труде вдохновение, раз проснувшись, не так легко покидает художника. Актеры - Сергей Гартинский, Наташа Эфрон, Георгий Яниковский, Василий Черневский, А. А. Нахимов, Петр Репнин и даже милейшая Е. А. Уварова - не считались с временем. О молодежи и не говорю - Марк Гольцин, В. Колпаков и другие показывали пример дисциплины и преданности. Делали все, и если нужно было, таскали выгородки п мебель, не дожидаясь дежурных рабочих.

Спектакль вышел раньше "Кочубея", хотя начат был значительно позже и репетировали его не на сцене, а в репетиционном зале. И в этом сказалось скрытое желание обогнать "сожителя". Оба театра были похожи на два самовара у одной отдушины: кто раньше закипит? Кто в этом гибридном организме, который продолжал именоваться Камерным, будет первым и займет "бровку"?

Вспомогательные цехи раздирали на части, каждый руководитель требовал внимание только к своему спектаклю, и если что-то просто не успевали сделать или не ладилось, обвиняли чуть ли не во вредительстве! Время было такое!

Художником спектакля я пригласил Бориса Щуко, сына академика В. А. Щуко. Борис решил оформление по принципу кинопавильонов. Это дало нам возможность придать спектаклю некоторую документальность. Ничего внешнего, ничего декоративно-эффектного не было - все удивительно знакомо. ("Я когда-то был в такой обстановке или мог быть!" - было нашим девизом.) Это придавало спектаклю не

натуралистическую, а документальную достоверность, достоверность факта, поданного художником в том ракурсе, в каком он хочет вам его преподнести. Я как режиссер сравнивал себя с оператором документального кино, который фиксирует жизнь, отбирает факты жизни, исходя из своего творческого видения действительности.

Александр Яковлевич утвердил мой план и освободил меня от дальнейших забот о декорационно-постановочной части. Всю монтировку он и Б. Щуко взяли на себя.

- Мне нравится, что вы так горячо отдались спектаклю, -сказал Таиров. - Вот смонтирую оформление, перейдете на сцену, и посмотрим, что у вас получается. Не возражаете?

Я болезненно боялся чьего-либо вмешательства в осуществление моего замысла спектакля. Мне хотелось, чтобы это был мой первенец. Мне хотелось быть полным автором спектакля. В горячности я не понял, что Александр Яковлевич, видя, как я разрываюсь (ведь мои съемки на студиях никто не отменил, они продолжались, и спектакли я продолжал играть), хотел, как акушерка, как повивальная бабка, помочь, облегчить мне роды.

Я засопел, не зная что сказать. Он дотронулся до моего плеча и сказал:

- Не сопите так страшно, я мешать не собираюсь. Я сказал, посмотрим вместе и решим вместе, чего недостает! Да?

- Да!

Удивительное дело! Занят я тогда был по горло: в театре ставил как режиссер и репетировал как актер главную роль Ларцева; снимался в "Медведе", "Петре I" и "Возвращении Максима" на "Ленфильме", - и всюду успевал, и всюду работал с восторгом. Никого по срокам не подводил, и все были довольны. А сейчас?.. Нередко слышишь, актер снимается в одной картине и срывает все планы - и в театре, и в кино. Им недовольны. Почему так? Непонятно!

То, что мы не ошиблись, ставя пьесу как патриотический спектакль, углубляя ее политическую направленность, лучше и точнее всех подтвердил в своей рецензии писатель Евгений Петров. Я привожу отрывок из его статьи "Успех", опубликованной 30 марта 1938 года в "Литературной газете".