Жизнь спустя - [15]

Поначалу никто не придал этому значения. Насторожили немцы в Киле. Наш теплоход «Россия» медленно плыл по узкому Кильскому каналу; справа, вдоль дамбы, прохаживались щеголеватые офицеры в фуражках с высокими тульями – первые увиденные нами живые фашисты. Сообразив, что пароход советский, они тоже впивались взглядами в лица на палубе. Особой проницательности не требовалось, чтобы в наших хлопцах – молодцах как на подбор, привычным жестом одёргивавших вместо гимнастерок одинаковые коверкотовые пиджаки, распознать профессиональных военных.

Едут во Францию? Значит, в Испанию, воевать. Коль на то пошло, вот когда соблюдать бы секретность – не пускать ребят на палубу. Да секрет-то был полишинеля.

Встречать «Россию» в Гавр приехала из Парижа жена посла, сухощавая миниатюрная дама средних лет в строгом тёмном костюме с белой гарденией в петлице, – первая элегантная женщина, какую я видела живьём, не на киноэкране. (Тогда у советских послов ещё были стройные элегантные жёны, те, что превратились, – злорадствовал Берия, – «в лагерную пыль»).

При виде наших соколов, она оторопела: как из одного приюта!

– Товарищи, не задерживайтесь, скорее в гостиницу!

Хозяин гостиницы – свой человек, у него перевалочный пункт для всех прибывающих морем из Ленинграда и Одессы, он-то ничему не удивляется. Но на следующее утро…

Был Троицын день. Праздничная толпа заполонила весенние улицы Гавра. В воздухе стоял устойчивый запах ванили, шоколада и ещё чего-то кондитерского. Маленькие принцы Фаунтлерои в наутюженных брючках, в лайковых перчаточках, и их кукольного вида сестрички степенно вышагивали рядом с набриллиантиненными папами и надушенными мамами в замысловатых шляпках, увенчанных цветами, перьями, птицами (Под конец у меня создалось ощущение, что эти немыслимые шляпки заслоняют от меня Францию).

Свои добротные светлые костюмы мужчины носили, как наши старые мхатовские актёры – ноншалатно, как не умели носить у нас.

В скобках. Я за всю свою, правда, не долгую ещё жизнь видела только одного элегантного мужчину – нашего профессора античной истории Льва Львовича Ракова. Ему было ловко в хорошо сшитом костюме с ослепительно белым платком, выглядывавшим из бокового кармашка. Он тоже носил его непринуждённо. Артистично двигался. Мог поставить ногу на стул, увлёкшись. Отсидел своё. Потом стал директором Ленинградской публичной библиотеки.

За столиками уличных кафе сидели такие же довольные жизнью и собой дамы и господа, попарно или целыми семьями, ели мороженое, пили из высоких стаканов разные цветные напитки, раскланивались со знакомыми.

Совершенно как в театре!

Изобильную сытую Францию после Испании я видела уже другими глазами, горестно: у них за спиной кровь и смерть, а им хоть бы что.

В ожидании «России» мы провели месяц в Париже. Трудно было перестроиться. Почему-то запомнилась пожилая дама (в шляпке с перьями) за соседним столиком в ресторане, как изящно, ножом и вилкой, чистила она яблоко. Не прельщали даже «дамское счастье» – магазины. Все что я заработала за год, я истратила за один день накануне отъезда обратно в Гавр. Запланированно я купила отрез шоколадного цвета, подарок брату Лёве, на его первый и последний в жизни взрослый костюм. Как он ему шёл! Не говорите мне, что не платье красит человека: глупости! Всё остальное – сходу: меня ждало такси. Куда ехать, решал шофёр. В бутике померила пальто: годится. Но продавщица принесла ещё три, одно другого лучше. Остановилась на двух, стою, думаю, какое предпочесть. А она психолог:

– Возьмите оба за полторы цены!

И завернула мне два почти одинаковых…

От этой Франции, когда я попала в Париж в 1983 году, не осталось и следа: толпа неузнаваемо демократизировалась. Какие там шляпы, все в джинсах!

Мы бы праздношатались по Гавру и глазели вокруг ещё долго, если бы вскоре сами (особенно – коверкотовая команда) не стали объектом пристального, естественно, нежелательного внимания.

Это сейчас никому нет дела, кто как одет – столько ряженых ходит по улицам западных городов, а тогда… Поэтому прогулку пришлось прервать, юркнуть в гостиницу и уже до самой испанской границы не высовываться.

Наконец, граница: туннель, Порт-Боу – Испания. На перроне кадки с олеандрами. Малолюдно. Первый испанец – шустрый солдатик милисиано; при виде стольких хорошеньких «мучач» он оживился, и, как горох из мешка, посыпались круглые, крепкие, раскатистые испанские слова – Carramba! – только успевай понимать.

– Estas casada? (Ты замужем?) – поинтересовался милисиано у приглянувшейся ему Лили Казаковой.

Спутав «Casada» (замужем) с «cansada» (устала), Лиля привычной скороговоркой затараторила:

– Si,si, si, mucho, mucho! (Да, да, да, очень, очень), что можно было понять в смысле «многократно».

Милисиано поднял бровки, мы захохотали, и в конце концов, он – тоже.

От Порт-Боу до Барселоны на допотопном автобусе. Слева – бирюзовое море, справа – горы… Лица стариков – не лица, а лики. Дети с ввалившимися недетскими глазами. Нужда – живописная, картинная, но – нужда.

В Барселону приехали под вечер. Тёмные громады домов: светомаскировка.

В номере отеля «Диагональ» – барселонской резиденции советников и переводчиков, – нас с Людой Черник не удивило ни обилие зеркал, – даже на потолке, – ни экзотическая роспись стен: какие-то павлины с распущенными хвостами. Да и оглядеться как следует не успели: погас свет, взвыла сирена воздушной тревоги, забухала зенитка. В интервалах было слышно: гудят самолеты. Бах – бомба. Ба-бах – ещё одна. И пошло… Противно засосало под ложечкой. Тошнотворное чувство – страх…