Жизнь собачья - [2]

— Мр-р-р! Мр-р-р! Мр-р-р!…

Фирс всеми четырьмя лапами — за.

2

С Полиной Яковлевной познакомились мы случайно, по воле водопроводного рока. Есть такой. Взыграет от скуки, шутканёт и — превратит в одночасье жизнь вашу, ваше повседневное бытие в сырой кошмар и мокрую пытку. Ладно ещё, если свищ в горячей трубе проклюнется, и гейзер кипятковый зашипит мощно в ванной, а то и в комнате. Или — чёрт уж с ним! — стык в радиаторе отопления закапает-заструится горячими слезами. Это — не по вашей вине. Совесть человеческая и соседская ваша чиста, как носовой платок гимназистки.

Со мной же случился самый паскудный из сантехнических вывертов. В середине дня в городе нашем по решению мэрии, в целях чрезМЭРной экономии, отключают воду. И вот как-то, потревожив по забывчивости пустой кран, я по склерозности же забыл барашек крутануть обратно. И — ушёл. Вернулся я не скоро — гулял-прогуливался по Набережной, — и…

У двери своей квартиры я застал взволнованную особу в махровом купальном халате. Она одной рукой давила-жала на звонок, а маленький кулачок второй разбивала яростно о дерматин моей двери. И при этом интеллигентно вскрикивала вполголоса:

— Эй! Ну, кто-нибудь! Эй, откройте же!…

Дверь пропускала сквозь себя парок, словно служила прикрытием в большую коммунальную баню.

Первая мысль моя — Фирсик! Моего пушистого шустряка я, увы, ограничивал в свободе, уходя из дому, — оставлял ему во владения лишь ванную и коридорчик. Сейчас явственно слышался из-за двери дикий нечеловеческий вопль — кошачий.

— Минутку, мадам!

Я схватил довольно бесцеремонно Полину Яковлевну (еще не зная тогда, что это Полина Яковлевна) за покатые плечи, переставил в сторону. Она залепетала что-то вроде: «Вы? Вы — хозяин? Ой, что же вы делаете!…» Я быстро и молча заскрежетал замками, кое-как справился со всеми тремя и распахнул дверь. Через порожек плеснула клубящаяся вода. Раздался мяучий взвыв-стон, и мой обезумевший Фирс с табуреточки шуганул через всю прихожую на площадку. И тут же, уже в полёте, узрев чужого человека (а чужих он терпеть не мог и трусил), котяра мой мокро-медовый задавленно хрюкнул, отпружинил от цементного пола и взлетел ко мне на шею. Я перехватил его, скрутил, зажал под левой мышкой, бросился вместе с ним по горячему озеру в ванную и перекрыл-заткнул, наконец, дымящийся водопад. Потом сел на край ванны, задрал мокрые туфли на унитаз, приладил Фирсика на коленях и перевёл немного дух. Размеры катастрофы представлялись мне уже вполне.

Послышались шаги-шлепки, и в ванную-парную заглянула «мадам».

— Ужас! Кошмар! Ну, как же можно кран не закрывать? У вас-то хоть пол, а у меня и стены, и потолки — на кухне, в ванной, в прихожей… А я ремонт только-только закончила — трёх строителей нанимала. Сколько денег истратила!

Она вдруг заплакала буквально навзрыд, закрыв лицо перламутровым маникюром. Из-за розовой полы халата выглядывала розовая же, в ямочках, коленка. Да и лицо моей нижней соседки по стояку я уже успел рассмотреть: ничего, симпатичная — крашеная блондинка со светло-карими глазами. Глаза у нее были Фирсикового цвета — медовые.

Но ему-то, Фирсу Иванычу, чувствовалось, соседка как раз не по душе пришлась. Он — уже упоминалось об этом — чужих людей терпеть не мог, а женщин почему-то и на нюх не выносил. Он даже бывшую супружницу мою, когда она заскакивает порой за какой-нибудь юбкой или сумочкой, перестал узнавать и, с прищуром фыркая, исчезает моментально в своей цитадели-ванной, лишь только та появляется на пороге. А в Полине Яковлевне Фирсик сразу унюхал к тому же и самый невыносимый для него человеческий тип — собаковладельца. Да, как выяснилось пятью минутами позже, в квартире под нами помимо субтильной комнатной хозяйки обитало довольно рослое дворовое существо чёрной с подпалинами окраски, с беспрерывно мотающимся от хронического добродушия хвостом и совершенно дикой кличкой — Принтер. «Гм, — удивился я про себя, редкость в наше время — дворняжка в доме».

Но пока было не до нее. Обезобразили мы с Фирсом келью Полины Яковлевны, действительно, на славу. Даже плитка в ванной принялась уже отскакивать. Бедная женщина не переставала всхлипывать и культурно причитать. Я понял, что весь почти отпускной сладкий пирог, от которого успел я откусить лишь три кусочка-дня, придётся докушивать в заляпанной робе строителя.

Прощай наше с Фирсиком лелеемое путешествие в деревню! Ауфвидерзеен окуни, плотвички и лещи; гуд бай — волнушки и маслята; оревуар — черника и лесной орех; счастливо оставаться и прощальное вам «мяу!» — упитанные сельские мышата и вкусные, пьянящие, как валерьянка, воробьи…

Увы, нам, увы!

3

И возвернулась моя стройотрядовская студенческая юность.

К слову, навыков столярно-малярно-сантехнических я никогда не терял, свою берлогу содержал в пристойном виде. Вот и нынче хотел перед деревней провернуть у себя очередную реставрацию. Но пришлось вот повозиться вначале этажом ниже.

Полина Яковлевна трудилась на благо отечества и собственного кармана на дому — в комнате беспрерывно скрипел и попискивал компьютер, стучали клавиши, — поэтому я работал, особенно в первые дни, под строгим хозяйским доглядом. Совал в мои ремонтные дела свой нос, пачкал его алебастром и неугомонный Принтер. Ко мне он привязался с первой же минуты от всей своей собачьей души. Даже исходивший от меня терпкий для пёсьего носа Фирсиковый аромат Принтера не коробил. Впрочем, он ко всему сущему на земле относился, так сказать, с распростёртыми объятиями. Правда, пока я не ляпнул лишнего, рокового для бедного пса словечка, Полина Яковлевна чересчур уж не порицала антисобачье поведение Принтера. Когда в минуты отдыха-перерыва я присаживался на прикрытый газетой табурет и большой щен клал тяжёлую голову ко мне на заляпанные колени, умильным взглядом выпрашивая ласку, Полина Яковлевна вполушутку-вполусерьёз ворчала: