Наш безразмерно-необъятный дом, громоздящийся Казбеком в центре города, вместил в свои квартирные клетушки население, по крайней мере, крупного села, а то и целого райцентра. Не дом — архитектурный монстр. И собак в нём обитает целая стая, голов эдак в сто — сто пятьдесят, а может быть, и — в двести.
Часов с шести утра, с самой несусветной рани, а вечером до полночи, до самой кромешной тьмы, во дворе нашего дома-Вавилона приливами и отливами вскипает псиное столпотворение — брех, визг, лай, вой. И вся эта собачья какофония щедро приправляется мерзко-повелительными хозяйскими криками-воплями:
— Стоять! Стоять! — Сидеть, сука! — Рядом! Рядом, я сказал! — Джексон, ищи, ищи! — Фу! Фу! — Назад! Наза-а-ад, Бим! — Маркиза, Маркиза, Маркиза, ко мне! — Цыц! Держите свою тварь, в конце концов! — Фас, Гамлет, фас!…
Порой, чаще по вечерам, мы с Фирсиком, моим великолепным котом (медово-рыжий, в белой манишке и белых же носочках), устраиваемся на лоджии и с безопасной высоты пятого этажа рассматриваем-наблюдаем эту тявкающую, гавкающую и скулящую публику. Фирсик мой принадлежит к самому благородно-плебейскому роду: кошачий метис, кошачья дворняга, если можно так выразиться. Поэтому — я чувствую, да и вижу по его реакции — ему особливо ненавистны и омерзительны собачьи чистопородные аристократы, всякие там немецкие овчарки, доги, ротвейлеры, эрдельтерьеры, ньюфаундленды, пинчеры, пекинесы, чихуахуа и прочие ризеншнауцеры. Котяра мой смотрит на этих надутых голубокровных тварей злобным взглядом, фыркает презрительно и чихает на них с пятого этажа. На бездомных же барбосов, шмыгающих робко через двор к мусорным контейнерам, Фирсик посматривает, я бы сказал, с доброжелательным любопытством.
Тут я с ним не совсем согласен. И среди породистых собак встречаются симпатяги — с добрым, умным и благородным взглядом. Ну, можно ли не улыбнуться при виде лохматой узкомордой колли, длиннющей безразмерно таксы, сеттера с ушами до земли или совсем игрушечной болонки? И, напротив, городские бездомные псы… Не каждый из них вызывает симпатию. В большинстве своём они отвратно грязны, лишайно-облезлы, с поджатыми уродливо хвостами, забиты и трусливы. Нет, всё же лучше не найти собаки, чем домашняя дворняжка. С детских лет, с той сельской поры моей жизни, когда рядом с крыльцом всегда стояла у нас обжитая собачья будка, с того далёкого времени и сохранилась в душе моей приязнь именно к дворнягам, этим самым добрейшим, преданным и скромным существам из собачьего племени. Дворняжки подкупают своей естественностью и отсутствием густопсовой злобной спеси.
Кстати, и в мире людей — да простится мне такая параллель! — скромная дивчина с природным румянцем на щеках и стыдливо потупленным взором куда как привлекательнее, чем самая породистая разфотомодель или разманекенщица с фиолетовыми губами и веками, взачмок жующая лошадиными вставными зубами заморскую отравную жвачку.
Впрочем, параллель-то ведь недаром выскочила. Оно так и есть: размалёванные девки проститутского вида выгуливают как раз догов и овчарок, причём, как правило, — кобелей. Похабная, надо сказать, картина: вихляет задом, обтянутым мини-юбкой или джинсами, равнобедренная хозяйка, а рядом трясёт выставленными напоказ кобелиными причиндалами здоровенный дог проминаются. Болонок же, такс и коккер-спаниелей выгуливают, в основном, нормальные девчушки, очкарики-мужчины да престарелые бабуси. А уж если навстречу тебе ковыляет на кривых лапчонках какой-нибудь японский хин, мопс или бульдог с уродливой мордой пёсьего Вельзевула — ищи рядом ожирелого хозяина или сухопарую хозяйку с брюзгливо-надменной физиономией. Собаченции, действительно, на удивление пародийно передразнивают обликом своих хозяев. Или, наоборот, — хозяева своих псов.
— Ну, что, Фирс Иваныч, — шучу я иногда, — примем в нашу семью какого-нибудь лопоухого собачьего славянина — а? Назовём Емелей или Кузьмой. Будешь за уши его трепать.
Кот мудро щурится, коротко взмурлыкивает: мол, что попусту языком-то бить, — и опять свешивает пушистый усатый шар головы за барьерчик лоджии. И он прав, мой всё понимающий красавец котище: куда ж брать собаку, если в нашей с ним однокомнатной конуре уголка лишнего нету. Да и, признаться, я ленив и вял. Даже представить себе не могу, как можно дважды в день и при любой погоде выходить с хвостато-клыкастым питомцем во двор — гулять. Меня в дождь и под автоматом на улицу не вытолкаешь, я существо тёплокровное, люблю сухость, покой и уют.
И, если уж на то пошло, не о себе надо думать, — о собаке. Даже трёх вылазок в открытый мир по четверти часа для любого сильного пса — мизер и издевательство. Да, да! Заточить овчарку, водолаза или сеттера в городскую квартиру-камеру — преступление против природы, насилие над животным, нарушение его естественных земных прав. Вот так, Фирсик. Поэтому мы с тобой не заведём даже добродушную дворняжку, хотя и очень хочется. Мы ж с тобой не инквизиторы, не фашисты, не красно-коричневые изверги, в самом деле, не скоты бесчувственные. Мы с тобой, Фирс Иваныч, — настоящие собаколюбы и псинофилы. Да?
