Жизнь сначала - [32]

Отвалил мне председатель пятьсот рублей и снедь в холщовой, домашнего изготовления сумке, доставил до станции к пятичасовому поезду, на прощанье пожал руку как равному и сказал, что ждёт меня в следующую субботу.

В поезде, обхватив сумку с продуктами, я, что называется, вырубился — едва добудилась меня соседка-старушка.

Вечером у нас с Тошей был пир: мы ели ветчину с домашним сыром и поросёнка.

В сумке оказалась ещё бутылка коньяка.

— Слушай, Тошенька, прошу тебя, мне очень нужно, прими, пожалуйста, Тюбика, — как-то легко и просто получилось то, что не получилось бы вчера. — Если бы не он, я бы такой малины не изведал!

Тоша склонила голову набок, слушала меня очень серьёзно, а я был горд: я уходил на заработки и вот вернулся хозяином, я принёс в дом еду, я буду принимать нашего первого гостя и поить его заработанным мною коньяком.

— Он нам с тобой очень нужен, — говорю я. — Он даёт мне работу, а значит, и деньги.

— Мне не нравится этот разговор, — говорит Тоша. — Конечно, я готова принять любого, кого ты попросишь, но просто так, по-человечески, а не потому, что нужен. Позови лучше Сан Саныча.

— Но как же нам жить? Ты получаешь свои сто двадцать три, я — сорок. На эти деньги жить нельзя. Я не могу видеть твой единственный, штопаный-перештопанный костюм, твою вытершуюся тужурку, твои измученные шершавые руки, твою скудную еду — ты же ничего себе не позволяешь!

— Меня устраивает моя еда и моя одежда! Мне ничего не нужно, я всем довольна.

— Это неправда! Этого не может быть! — говорю я, не желая вникнуть в Тошины слова. — Человек не должен зимой мёрзнуть, а у тебя холодные сапоги. Человек, особенно молодой и красивый, это я про тебя, должен красиво одеваться. Человек должен хорошо есть. А Тюбик поможет! — воодушевляюсь я. — Хочешь, он устроит тебе выставку?! Хочешь, Тюбик продаст твои картины? То есть не Тюбик — Валентин Аскольдович. Он обязательно влюбится в твои работы.

— Не хочу. Это не картины, это то, что я есть, как же я это выставлю на обозрение?!

— Разве люди сочиняют стихи, пишут картины, делают дома для себя? Нет читателя, нет зрителя, зачем тогда творить? Для кого?! — Я удивлённо вглядываюсь в Тошу, а она пожимает плечами.

Она сидит умиротворённая, спокойная, я чувствую, говорит она то, что думает: в самом деле нет в ней желания выставлять на чужой суд свои картины.

— Не знаю, для кого, — говорит она. — Всё должно происходить само собой. Кому интересно, пусть приходит, смотрит.

— Да как же люди могут догадаться, что здесь — россыпи страданий, мысли, любви? Я абсолютно убеждён: мы, наши способности — для людей!

— Я хочу увидеть портрет председателя, — прерывает меня Тоша.

«Ну и поедем в субботу!» — чуть не воскликнул я, но вовремя прикусил язык. Как же — «поедем»! А если она, увидев слюнявый портрет, знать меня не захочет?

— Есть люди, без которых нельзя… а что ещё нужно? — Она улыбается. — Остальное — лишнее, мешает.

Рядом с Тошей всё чисто. Отступают от меня, отодвигаются далеко и председатель с партийным секретарём, и Тюбик со своим ранним креслом. Права Тоша: если дана тебе возможность творить, не упускай её, а насытиться можно и хлебом!

Мелькнула было мысль, что так думается только на сытый желудок, но тут же исчезла, мольберт потянул к себе. Я увидел запущенное дерево посреди поля, затопленного снегом, над деревом низко луна. От снега свет, от луны свет, дерево — живое, несмотря на то, что оно не в листьях, а в снегу. Это при Тоше я всегда вижу свет, даже ночью, даже зимой.

— Ты не хочешь показать мне портрет?

— Он не получился у меня, вернее, получился не так, как я задумал. Я не хочу, чтобы ты его видела.

Она ничего не сказала, потянулась по-детски, зевнула сладко.

— Ты что, не спала? Совсем сонная.

— Не спала, — сказала небрежно.

— Почему? — удивился я.

— Ты не позвонил, что не приедешь.

Меня обдало жаром. Из-за меня не спала?! Я же напился вчера как последняя свинья. Я же вчера про всё на свете позабыл — «настоящий мужчина»! Щиплет глаза от нежности. Дотронуться до волос, благодарно погладить щёку! До чего же бедны мои возможности!

— У меня к тебе просьба, — сказала она не скоро. — Съездим в Эрмитаж? Две ночи в поезде, одну — у моей приятельницы. За двое суток нагуляемся по Ленинграду и побродим по Эрмитажу!

— Когда?

— Когда скажешь.

— Но у меня же халтура наверняка на целый месяц! — расстроенно сказал я. И сразу представил себе: мы идём от картины к картине, я кормлю её в ресторане… — Может, через месяц? — пробормотал я. — Извини, что так получается.

Она вздохнула.

— Ничего, я одна.

…О том, что получил деньги, я не сказал ей.

5

На другой день в перерыв пошёл к Тюбику.

— Спасибо, — сказал я, с любопытством глядя на него: откуда у моего ровесника, с которым мы совсем недавно писали одни и те же контрольные и сочинения, — такое всемогущество?! Тюбик как Тюбик. Красив. Но и в школе он был красив. Неглуп. Но и я, честно говоря, не дурак. И Сан Саныч.

Если бы мне пришлось его рисовать?!

— Чего ищешь во мне? Судя по твоей роже, я тебе здорово потрафил? — Тюбик величественно улыбается.

— Потрафил, — согласился я.

— И ты пытаешься выяснить, как мне удалось сделать это?