Жизнь - [12]

Каждый клочок земли, каждая травинка, казалось, кричали Доброполову:

— Смотри, человек: тому, что вокруг тебя, нет цены. Это жизнь! Все это принадлежит тебе. Ты — в нас и мы — в тебе. Держись за нас крепче. Убей смерть, убей — и живи!

Снаряды все еще проносились над головами, и вихри разрывов взвивались к небу. Лежал, согнувшись вдвое, точно готовый к прыжку, Евсей Пуговкин, за ним, боком припав к земле, — ефрейтор Сыромятных, далее — еще несколько бойцов из взвода Бойко. Сам Бойко горбился в свежей неглубокой воронке. Вот он повернул молодцеватое, чуть побледневшее лицо, махнул рукой. Доброполов в ответ показал левой рукой во вражескую сторону, а правой, сжатой в кулак, энергично взмахнул три раза, как-бы вбивая в землю невидимый кол…

По свистку Доброполова рота проползла еще шагов двадцать, придвинулась вплотную к разрывам. Ударил последний орудийный выстрел — и такая свалилась на землю мгновенная тишина, что Доброполов чуть не вскрикнул от неожиданности. Артиллерийская подготовка закончилась. Все бойцы и сам Доброполов продолжали лежать, не двигаясь. Внезапная тишина как-бы прижала всех к земле. Это был момент начала атаки — всего несколько мгновений, когда самые бесстрашные люди чувствуют мучительную нерешительность…

На какую-то долю секунды Доброполов ощутил во всем теле противную слабость, но тут-же преодолел ее и, стиснув зубы, вскочил, свистнул в свой свисток, широко взмахнул рукой. Первым поднялся Бойко, за ним — Пуговкин и Сыромятных. Потом, медленно, точно земля не отпускала их, стали вставать остальные бойцы и, зачем-то оглядываясь назад, сутулясь и пригибаясь, тяжело побежали вперед…

И снова Доброполов подумал, что жизнь и смерть сходятся в решительной схватке. Бежал Сыромятных, прыгая через рыхлые, черные воронки, опустив голубовато-поблескивающий штык, рядом с ним семенил коротконогий маленький пехотинец в мокрой шинели. Бежал Пуговкин, и Доброполов видел его угловатую спину, мелькающие каблуки облепленных грязью сапог.

Пологий скат высоты, поросший редким орешником, был залит розовым сиянием разгорающегося утра. Всходило солнце, и первые его лучи озарили весь пышно-зеленый холм. На землю хлынула такая величественная, все охватывающая волна света, что Доброполов невольно зажмурился. Ему захотелось остановиться, осмотреться, побольше вдохнуть воздуха…

Свистящая струя свинца смяла это желание. Она забила сначала откуда-то слева, потом справа, потом обе они скрестились низко над землей, как невидимые острые мечи. К пулеметам присоединился сухой стрекот автоматов, льющих смертельный ливень прямо в лоб атакующим.

Многослойный однообразный свист стлался над травой. Пули срезали, как бритвой, кусты полыни, двухцветные гроздья «Иван да Марьи», щелкали по ветвям орешника. Точно знойный ветерок ходил по полю…

Доброполов полз от одной воронки к другой, от куста к кусту, по высокой густой траве, такой мокрой от росы, что в ней можно было купаться, рядом с ним по-пластунски полз Володя. Побледневшее юное лицо его выражала все то же детское доверчивое недоумение…

Доброполов остановился, знаком поманил его… «Нет, сегодня я его не возьму с собой, отошлю в тыл», — подумал он. Он чувствовал себя так, будто кого-то обманывал в чем-то, или хотел украсть эту чистую ребячью улыбку — это напоминание о себе самом, жадно желающем сохранить свою жизнь…

Он достал из сумки карандаш, книжку донесений и стал быстро писать. Рука его дрожала, выводя какие-то каракули…

Володя смотрел на командира готовностью выполнить любое, самое опасное поручение.

Доброполов протянул связному донесение, строго приказал:

— В штаб батальона… Немедленно…

Володя не двигался, умоляюще смотрел на Доброполова.

— Опять без меня пойдете в атаку, товарищ старший лейтенант, — обиженно проговорил он.

— Не разговаривать… Выполняй приказание, — грубо крикнул Доброполов и махнул рукой.

— Есть итти в штаб батальона, — покорно ответил Володя и исчез в траве…

Доброполов посмотрел ему вслед так, как смотрел бы на своего единственного сына…

V

Сколько времени прошло от начала атаки — час или больше, — Доброполов не знал. Он потерял ощущение времени. Все окружающее и сам он как-бы растворились в бушующем огне минных разрывов, в дыму, в горькой пыли, в громе и визге металла… Как в бредовом тумане, увидел он трупы Евсея Пуговкина и маленького коротконогого бойца, оставшихся лежать у кустов орешника, обглоданных осколками и пулями. Обида, ярость и жалость сдавили его горло, и это ощущение тяжелого удушья так и осталось на все время боя в его груди.

«Славный солдат был Пуговкин… — Осиротела рота, осиротели товарищи»… с горечью думал он.

И еще видел он недвижные, разметанные в траве тела других старых бойцов и одного сержанта-кавказца, так и не выпустившего из окостенелых рук винтовки, слышал крики и стоны, видел, как мелькало меж кустов курносое с выбившимися из-под пилотки русыми кудрями лицо Маши Загорулько, храбро выносившей из огни раненых…

Он отдавал приказания и то бежал, то полз вперед и удивлялся, что еще жив, хотя смерть уже дважды зацепила своим когтем его фуражку, и минный осколок, как ножом, полоснул полевую сумку…