Жизнь с призраками - [12]

В серо-черных, покрытых корабельным мазутом волнах плескались чайки. Сидели они и на береговых кнехтах, и на якорных цепях, уходящих в воду прямо у портового причала. Пахло солью и йодом. Запах, которого я оказался лишен после того, как мать надумала вернуться. С отчимом они развелись, меня отправили обратно к деду с бабушкой, а матушка вслед за бывшим мужем отбыла покорять столицу, поселившись, правда, не в ней, а поблизости. В большой и унылой комнате, где и скончалась в день моего рождения много лет спустя.

Я смотрел на корабли, они давали гудки, уходя в море, и так же гудели, когда пришвартовывались, вернувшись. Часто мы приходили в порт с друзьями. Их было двое. Один еврей, из приличной семьи, отец был полковником погранвойск. Другой жил в бараке. Отца у него не было, зато была сестра старше на несколько лет, которую однажды я застал, случайно войдя не постучав, двери в бараке не всегда были закрыты, в постели с каким-то хмырем.

Она не смутилась, лишь прикрылась одеялом, сказав, чтобы я зашел через час. Хмырь уже ушел, она налила мне чаю и, внезапно заплакав, начала говорить, какое же все говно. А потом посмотрела на меня зареванными и пьяными глазами и распахнула халат, под которым не было ни лифчика, ни трусиков. Я испугался и убежал.

В тот день я долго слонялся по улицам. Дома никого не было. Сильный ветер все так же дул с моря, нагоняя предзимний шторм. Совсем скоро залив покроется льдом, но пока еще ветер и волны продлевают иллюзию жизни, а я пытаюсь понять, от чего же убежал. И вдруг соображаю, что лишь попытался замедлить собственное взросление, странно, зачем и это вспоминается в бессонную осеннюю ночь?

Влад прав. Мне надо избавиться от прошлого, слишком много призраков поджидает за замерзшим стеклом. Только вот это легче сказать, чем сделать, хотя кто бы знал, как я от них устал!

Времени пять утра. Ночь подходит к концу, скоро серый рассвет, за окном зашуршат машины, по соседней улице загремят трамваи. Ложиться уже бесполезно, хорош я буду на работе, можно, конечно, сказаться больным, но начальник этого не любит. Разве что сделать больничный у знакомого травматолога, что же я мог себе вывихнуть?

Диагноз: вывих мозга, такое явно не подойдет!

Красавица просыпается, чудовище не может заснуть.

Мне хочется позвонить Аэропортовым и спросить, какого черта они прислали мне этот дурацкий е-мейл, разбередивший душу. Но для звонка еще рано, я включаю компьютер, окончательно осознав, что поспать уже не удастся.

Запрос: побережье Турции, Малая Азия.

Ответ: побережье Эгейского моря.

Увеличиваю карту, пытаясь своим вывихнутым мозгом найти хоть что-то, что могло бы привести меня в равновесие с собой и с наступающим днем.

Если бы я все же уснул, то хорошо бы опять увидеть тот сон, про берег моря, по которому бежит лунная дорожка. И про то, как из темноты появляется мой пес. Море — вот оно, по краю карты, греческие острова, турецкая материковая часть.

И ни одного знакомого названия.

Пока не всплывает слово «Бодрум», где я мог его слышать?

Память разматывается назад, призраки отступают, заснувшие тени оставляют меня в покое.

Не слышал, но читал на рекламном щите, когда на город опустился туман и хюзюн был особенно пронзительным. Тоска, печаль, huzun…

Уже семь. Аэропортовы должны проснуться. Можно выждать минут пятнадцать и позвонить.

— Клава, — говорю я, даже не соизволив сказать «с добрым утром», — мне надо в Бодрум…

— Проснулся! — отвечает хмурая со сна Клава. — Там уже не сезон!

Я кладу трубку и думаю, что красавице придется еще какое-то время пожить с чудовищем. Впрочем, есть такое слово «судьба».

6. Хрустальный шар

Началось и закончилось зимнее время.

Перевод часов на меня производит параноидальное воздействие. Что на час вперед, что назад. И в том и в другом случае внутреннее время поднимает бунт. Ужаснее действуют только новолуние с полнолунием, тут уже не революция и не переворот, а Армагеддон, наступление эры Апокалипсиса, хорошо, что ангел депрессии обычно знает, когда наступает пора улетать.

Все зимние морозы призраки спали, а если и просыпались, то ненадолго. Обычно в сумерках, в тот мерзкий промежуток, когда чернота ночи еще не настала. Все какое-то расплывчатое, на той цветовой грани, что лежит между сиреневым и фиолетовым. Да грязный снег отражает желтые всполохи фонарей.

В один из предновогодних дней началась метель, каких давно не бывало. Я возвращался с работы и вдруг, уже выйдя из автобуса, увидел, как прямо передо мной дорогу переходит женщина, ведущая на поводке пса. Горел зеленый, машины прорывались через перекресток. Женщина шла сквозь них, собака тащила ее прямо под колеса. Вот они проходят одну машину, вот другую. Наконец показываются на той стороне улицы и теряются в белой мгле.

Стоит ли объяснять, что это была за женщина и что за собаку она вела на поводке. Хотя при жизни, в свои немногочисленные приезды до болезни, мать никогда не выводила моего пса на прогулку, ни ей, ни мне это не приходило в голову.

Новый год я встречал у Аэропортовых. За полчаса до полуночи внезапно приехала П. Была она с каким-то молодым человеком, годившимся ей если не в сыновья, то в племянники. Увидев меня, она стушевалась, они выпили с нами шампанского под бой курантов, а потом отбыли в ночь, уже взорвавшуюся за окном петардами и фейерверками, больше я ее не видел.