Поэтому, увидев Дятенка, Зяблик словно наново на свет родился.
— Дятенок, — бормотал он, — Дятеночек… Это так хорошо, что вы пришли!
— Тсс! — сказал Дятенок. Я вас не знаю, вы меня не знаете. Мы встретились совершенно случайно.
— Дятенок, что с вами? Вы меня не узнали?
И тут Дятенок поднялся на цыпочки. Он поднялся ровно настолько, чтобы дотянуться до уха Зяблика, и шепнул:
— Завтра в полночь!
Ух ты, как интересно! Совсем как в той книжке, которую Зяблик недавно читал. Но что же произойдет в полночь? И почему об этом неизвестно Зяблику? Ну, конечно, он же уже два дня не выходит из дома. Он специально взял отгул, чтобы застраховать себя от возможных случайностей…
Дятенок опять поднялся на цыпочки:
— Мы уведем их из каменных стен…
Да, видно, готовится что-то интересное. Как в той книжке… Зяблик забыл название… Конечно, это будет именно так… Ночь… Полночь… Зяблик выходит… Он идет… Подходит… «О, это вы?» — «Да, это я». Зяблик срывает черную полумаску. Потом не спеша… совсем не спеша приближается… и — «Ура! Да здравствует Зяблик!» Громче всех кричит Пеночка. И Трясогузка тоже. «Ах, Зяблик… вы такой!..»
И тут в дверь постучали.
Зяблик обмер: конечно, это пришли за ним. Значит, Сорокопут написал, не удержался. Все пропало, Зяблика сейчас заберут. «В смерти моей прошу винить отсутствие здоровья, благосостояния, а также взаимности в любви», — вспомнил он любимые строчки.
— Дятенок, — прошептал Зяблик, — это за мной. Прощайте, больше мы с вами никогда не увидимся… Передайте Пеночке, что я ее любил… И Трясогузке передайте то же самое…
Да, в последнюю минуту Зяблик подумал о Пеночке. Пусть она об этом узнает и пусть пожалеет, что так бессердечно с ним обошлась. Пеночка никогда не любила Зяблика. Как странно, ведь она никогда его не видела. Разве можно не любить, ни разу не видев? Зяблик не решался ей открыться, он молча страдал, а потом пришла Трясогузка. Вернее, не она, а он к ней пришел, чтобы застраховать ее жизнь. Трясогузка не хотела страховаться, она говорила, что ее жизнь ничего не стоит, но Зяблик ее разубедил, показав таблицу, в которой было точно указано, сколько стоит Трясогузкина жизнь в зависимости от срока договора. «Зяблик, вы мне вернули веру, — сказала она, — неужели теперь вы меня покинете?» Нет, Зяблик ее не покинул, он приходил всякий раз, когда нужно было уплачивать страховые взносы… А вот к Пеночке Зяблик не приходил, и она так и осталась незастрахованной…
— Это не за вами, — вмешался в его мысли Дятенок, — это за мной.
— Вы точно знаете? Тогда я пойду открою.
Он открыл дверь и обнаружил за ней Сорокопута. Сорокопут просто шел мимо и подумал: дай-ка зайду. Почему бы не зайти к другу Зяблику?
— Заходите, Сорокопут, заходите. А я уже было собрался к вам… Вы знаете, что завтра в полночь?
— Что случилось, Зяблик? О чем мы говорим? Может, это как-то связано с моей работой?
— Все связано одно с другим, — загадочно произнес Зяблик.
— У меня все готово, я могу приступать, — на всякий случай заверил Сорокопут. — Меня уволили совсем незаконно… То есть, не совсем не законно, а законно, но не совсем…
Зяблик сказал:
— Совершенно конфиденциально: завтра в полночь, у каменных стен… Но, Сорокопут, это строго между нами!
— Зяблик, вы знаете меня!
— Тсс!
— Какие могут быть разговоры!
Начальник тайной полиции Марабу
Дятел давно привык к тому, что никому, кроме своей семьи, он не нужен, что до него никому нет дела, даже тем, для кого он стучал в ворота, когда стоял на своем посту. И вдруг его окружили вниманием.
Его принимали у себя птицы, к которым в обычное время не так просто было попасть на прием, они расспрашивали Дятла о жизни и проявляли живой интерес к мельчайшим подробностям его биографии. Беседовал с Дятлом сам начальник тайной полиции Марабу, по всей вероятности, иностранец, потому что его слова, веско звучавшие каждое в отдельности, как-то неуклюже согласовывались между собой.
Внешне начальник тайной полиции не имел особых примет, хотя считал наличие их чуть ли не главным достоинством. Если бы он не был начальником тайной полиции, он был бы как две капли похож на всех остальных марабу, — хотя правда и то, что не будь он Марабу, он был бы как две капли похож на всех остальных начальников тайной полиции.
— Скажите, — спрашивал он, — вы имел сообщники?
— У меня жена, — отвечал Дятел, — и д-двое детей. Это все мои сообщники.
— Жена и дети — это семья, — мягко разъяснял Марабу. — Назовите ваши сообщники.
— Может, применить? — предлагал Филин.
— Не надо применить, — возражал Марабу так мягко, что у Филина кровь стыла в жилах. И опять обращался к Дятлу: — Вы подумай. Если можно так выразиться, пораскинь головой. Я всегда так делал, когда хочу что-нибудь вспомнить.
Он отпускал Дятла, но не успевал тот дойти до клетки, как его вызывали снова. На этот раз Дятла допрашивал Филин.
— Ах ты, такой-сякой! — кричал Филин, заменяя местоимения точными определениями. — Будешь ты говорить или нет?
— У нас есть сведения, что ты летал на работу очертя голову.
— Но ведь я не в том смысле… Как честный гражданин…
— Дурак ты, а не гражданин! — обрывал Филин, как будто два эти понятия исключали друг друга.
