Жизнь Ренуара - [74]

Этот живописный уголок Монмартра, хотя в каких-то отношениях и представлял собой нищенскую картину, радовал Ренуара своей поэтичностью, деревенским обликом: козы продирались сквозь заросли шиповника, цвели кусты акации и сирени, розы и каштаны. Живя в Париже, он отныне мог ощущать себя сельским жителем. Неподалеку от Замка туманов коровы щипали на лугу траву…

В ту пору, когда Ренуар поселился на вершине Монмартрского холма, критик Андре Меллерио так обрисовал его внешность: «Изможденное, неспокойное его лицо настолько своеобразно, что хочется вырезать его из дерева. Торчащие скулы, впалые щеки, открытый лоб с ярко проступившими на нем венами. Редкие, зачесанные назад волосы, которые он иногда взъерошивает резким взмахом руки. Жесткая седеющая бородка. Необыкновенно худое тело, длинные пальцы. Ренуар производит впечатление чрезвычайно нервного человека. Достаточно послушать, как он говорит, сетуя, что утрачена техника старых мастеров, или же сравнивая славную судьбу Рафаэля, которому покровительствовал сам папа, с трудной, полной унизительных мелочей жизнью современного художника. Стоя, он судорожно размахивает руками, потом начинает горячиться; его негромкий голос обретает резкие, язвительные ноты. Заключив свою речь безапелляционным суждением, он поворачивается и неровными шагами уходит в другой конец комнаты, качая головой, словно внутренне продолжая спор…»

Статья, из которой заимствован этот отрывок, была напечатана 31 января 1891 года в еженедельнике «Л'Ар дан ле де монд», который в ноябре 1890 года начал издавать Дюран-Рюэль. В том же еженедельнике в номере от б декабря можно прочитать чрезвычайно хвалебный очерк о творчестве Ренуара, написанный Теодором де Визева. Ничто по-прежнему не омрачало отношений художника с Дюран-Рюэлем. Если эти отношения сохранились в самые трудные времена, отчего им было испортиться теперь, когда оба, и художник, и торговец картинами, близились к успеху – большому, настоящему успеху?

В ту зиму Ренуар работал в доме самого Дюран-Рюэля – писал у него дверные панно. Он прервал эту работу в начале 1891 года, решив ненадолго съездить с Алиной на юг. Ренуаров сопровождал Визева.

Художник снял в Тамари-сюр-Мер «Виллу роз». «Я очень доволен, – писал он Дюран-Рюэлю, – и убежден, что все пойдет хорошо. Я спокойно сделаю здесь много больше, и притом с меньшей затратой средств, чем сделал бы в Париже, и к тому же – более интересные вещи». Он подумывал о персональной выставке, которая, возможно, окончательно утвердила бы его репутацию талантливого художника в глазах любителей и публики.

Южное солнце веселило душу. Инстинктивно он чувствовал, что солнце – его друг. За этим теплом он сюда и приехал, а также за покоем, способствующим раздумью, – покоем, какого не могла ему дать суетливая парижская жизнь.

«Хочу на этот раз покончить со всеми моими преувеличенными сомнениями и привезти много картин. Четыре дня назад мне стукнуло пятьдесят, и если в этом возрасте еще ищешь – это, пожалуй, поздновато». В каждом письме он повторял, что доволен: «Я сейчас очень доволен всем и думаю, так будет и дальше».

В середине марта Визева один вернулся в Париж, Ренуар решил задержаться на юге. «Я вернусь, только когда буду вполне доволен собой». Однако погода вдруг переменилась. Начались дожди, ветры. Но непогода, хоть и мешала Ренуару завершить начатые пейзажи, не умерила его оптимизма: «Эти три месяца дадут мне больше, чем год работы в мастерской».

В начале апреля он перебрался в Лаванду, в Отель иностранцев. «Я поймал вереницу хороших дней, которые, надеюсь, позволят мне закончить этюды», – писал он 15 апреля.

В Лаванду Ренуар задержался около месяца, затем, довольный сделанным, возвратился в Париж.

В это время художественный мир Парижа был взволнован одним любопытным событием. 1 апреля уехал на Таити Гоген, которого считали главой символизма в живописи. Правнук дона Мариано де Тристан Москосо отправился на поиски своего Эльдорадо.

«А ведь как хорошо писать в Батиньоле!» – насмешливо заметил Ренуар: он издавна недолюбливал Гогена и как художника, и как человека.

В самом деле, трудно найти судьбу, более несхожую с его собственной, чем судьба бывшего биржевого маклера Гогена. Но если отвлечься от превратностей жизни того и другого, разве оба художника не преследовали одну и ту же цель? И не сходную ли внутреннюю эволюцию проделали они каждый своим путем: художник постоянных блужданий, который умчался вслед за своей мечтой на край света, и тот, другой, в будущем обреченный на полную неподвижность?.. Да, сбросив прежние вериги, добровольно надетые им на себя, Ренуар и сам тоже полетит навстречу своему Эльдорадо, к этому раю, населенному невинными и прелестными искусительницами, прекрасными, как плоды лета. Но чтобы обрести этот рай, ему было достаточно заглянуть к себе в душу: «А ведь как хорошо писать в Батиньоле!..»

* * *

«Я упиваюсь солнцем, и отблеск его останется у меня в глазах», – писал Ренуар из Тамариса Дюран-Рюэлю.

В его картинах, особенно в пейзажах, с каждым днем все больше выявлялось его щедрое мастерство. Синие, розовые, оранжевые, шафрановые и красные тона сливались в лирической песне, сотворенной поющей душой художника. Говорят, будто сила великих писателей отчасти состоит в их умении оживлять слова, поблекшие от долгого употребления, сталкивая их между собой, извлекая из них новые аккорды, исторгая из этих слов, подобранных будто по волшебству, совершенно новую музыку. Искусство великого колориста, каким был Ренуар, точно такого же рода. Под его кистью прозрачные и будто вибрирующие краски взаимно обогащают друг друга сочетаниями, контрастами – всей своей завораживающей и хитроумной игрой, сложным взаимодействием и взаимовлиянием…