Жизнь-река - [20]

Мать вздыхала, перебирала шерсть для пряжи. Сидела молча, о своём думала. Наверно, вспоминались ей те добродушные, внимательные к ней фрицы, работящие, послушные. Не верилось ей, что могли они быть жестокими, хладнокровными убийцами, грабителями и насильниками.

Между станциями Сибирская и Инская в сосновом бору есть кладбище немецких военнопленных лагеря 199. Может, того самого, что после войны в Кривощёково был?

В 1947 году отец демобилизовался из армии. Около года работал заместителем начальника шахты «Пионер» треста «Кемеровоуголь».

Детская память хранит несколько эпизодов той кемеровской жизни.

Отец и мать собираются в кино. В комнате горит свет. Я плачу. Отец приносит ящик с гвоздями и молоток.

— На, Гена, бей гвозди! Мы скоро придём!

Я любил стучать молотком по гвоздям и согласился побыть дома один. Но отец и мать и подумать не могли, что в тот вечер я так старательно вколочу все гвозди в пол!

Возвратившиеся с кино родители с ужасом увидели весь пол в гвоздях и заснувшего на них с молотком в руке пятилетнего малыша. Отец, чертыхаясь, долго потом выдирал гвозди из толстых половиц.

В другой раз мать разрешила мне буксовать игрушечным танком в кадке с фикусом. Решив, что нашли для меня подходящее занятие, отец и мать ушли в кино. А мне места в кадке показалось мало. Вернувшимся из клуба родителям предстало незабываемое зрелище: насыпанная на пол земля, политая водой! Я возюкал в грязи деревянные танки. За «обстановку, приближённую к боевой», по словам отца, крепко досталось мне тогда широким офицерским ремнем по голой попе.

И последний эпизод на шахте «Пионер».

Отец и мать вечером ушли в гости. Перед тем, как уйти, мать настряпала несколько противней сладких пряников. Сложила их на столе в большую кастрюлю, накрыла полотенцем.

— Ешь, Гена пряники! Не скучай, мы скоро придём…

Едва они ушли, я с пряником в руке высунулся в форточку, стал глазеть в темноту заснеженной улицы. Откуда–то набежала ребятня, принялась выпрашивать:

— Брось пряничек!

— И мне!

— И я хочу!

К приходу родителей кастрюля была пуста.

Рассерженный отец выдрал меня ремнём. Я не понимал, за что он меня бьёт. Кричал истошно, напуганный видом ремня и сердитым отцом. С той поры всегда боялся его, не дружил с ним.

Малыши, если их бить, сознаются во всех проступках, которых…не совершали.

Той кемеровской весной мать долго колошматила меня за утерянные семена огурцов. В трудное послевоенное время не легко было ей купить огуречные семена. Тем горше было обнаружить их пропажу с кухонного стола. Мать не могла взять в толк, куда подевались семена, которые в ожидании посева мокли в тряпице на блюдце? В отчаянии обыскала всю кухню, заглянула во все уголки — семена как сквозь землю провалились! И тогда её испытующий взор пал на меня.

— Ты, мерзавец! Кто же ещё?! Признавайся, куда дел семена?

— Я не брал, — заканючил я.

— Ах, не брал! Ну, я тебе сейчас покажу!

Она схватила мокрую тряпку и принялась колошматить меня. Я плакал, хватал мать за руки: «Мамочка, милая, хорошая, не бей меня, я не брал семена!» Моё упрямое отпирательство ещё больше взбесило её. Выломала в палисаднике прут и принялась хлестать меня. И тогда я… сознался.

— Я их… посеял, — глотая слёзы, еле выдавил я из себя.

— Посеял?! Где? Иди, показывай!

И я водил мать по огороду, тыча пальцем в сырую, свежевскопанную землю то в одном, то в другом месте. Мать, в надежде отыскать хоть несколько семян, рылась понапрасну в земле. Оттаскала напослед меня за волосы ещё раз, побежала по соседям, выпрашивая огуречные семена. Спустя неделю, прибираясь в кухне, отодвинула стол, и на пол упало блюдечко с сухой тряпицей, зажатое в щели между стеной. Дрожащими руками мать развернула тряпицу, а в ней — щепотка проросших, но теперь уже ненужных семян. Она горько плакала, жалела меня. Всхлипывая, всё спрашивала:

— Ну, зачем? Ну, почему сказал, что посеял их?

Родители! Взрослые дяди и тёти! Не бейте детей! Не наказывайте малышей! Они всё равно не поймут, за что вы хотите побить их. Так дерут, тычут мордой неразумных кошек и собак, а тем бедолагам и невдомёк, за что их порют.

Не бейте ни тех, ни других!

Отчуждение, нелюбовь, страх, неподдельный испуг в глазах беззащитного ребенка или животного — вот и всё, чего вы добьётесь от своих воспитуемых. Неосознанное, неосмысленное признание и раскаяние ребёнка в проступке, жалобный визг собаки, мявканье кошки не могут служить доказательством, утверждением, что впредь наказуемые не сделают что–либо непозволительное. Не оставляйте их без присмотра. Устройте так, чтобы не смогли малыши совершить непотребный поступок. От шалости до трагедии — один шаг! Случись, не дай Бог, беда, неразумные ребятишки здесь ни при чём. Вы, и только вы, уважаемые взрослые, виновны во всём! Вот и стегайте себя ремнём по голой заднице!

Но вернёмся на шахту «Пионер», с начальником которой отец что–то не поладил. Кажется, из–за квартиры, которую тот обещал предоставить, но не выполнил своего обещания. Здорово они поскандалили! Обозлённый отец, сгоряча, сгрёб в охапку вместе со стулом своего начальника и выбросил из кабинета в окно со второго этажа. Разумеется, пришлось искать новую работу.