Жизнь, прожитая не зря - [93]

Поёживаясь, Джабраил подбрасывал сучьев в огонь и просидел так до поздней ночи. Никто не приехал. Тени от плясавшего пламени жутковатыми отблесками ложились на траву. Было новолуние, и мрак стоял такой, что уже в трёх шагах от костра ничего не было видно. Овцы, сбившись в кучу, дремали рядом.

Сидук опять вдруг повернул морду к лесу и заворчал настороженно. И если бы Джабраил был опытным пастухом, то уловил бы в том ворчании страх.

— Сидук! — снова позвал он собаку.

Волкодав оглянулся на хозяина, посмотрел на него внимательно своими большими тёмными глазами, словно прося защиты, и снова уставился в сторону леса.

Мальчику сделалось жутко. Сидук, весь напрягшись, взъерошив шерсть, продолжал рычать, однако не двигался с места.

— Сидук! Что там?

Джабраил коснулся рукой собаки. Пёс вздрогнул.

«Ладно, буду ночевать здесь, — решил Джабраил. — Только ещё дров принесу. Пока костёр горит, волки не подойдут близко».

Он встал на ноги. Сделал несколько неуверенных шагов по направлению к лесу, в беспроглядную тьму. Как только костёр остался за спиной, стало совсем страшно. Он остановился, оглянулся назад. Волкодав не двигался с места.

— Сидук! Ко мне.

Волкодав приподнялся на ноги, шагнул вперёд и остановился.

— Сидук! Пойдём в лес. Надо набрать дров, чтобы опять костёр разжечь, — Джабраил уже упрашивал собаку жалостливо, словно человека. — Пойдём, Сидук.

А в это время из леса показалась его смерть. Мохнатая, косолапая, в бурой шерсти, с оскаленной клыкастой пастью. Огромный медведь, увидав потухший костёр и одинокого испуганного мальчишку с собакой возле стада, решился, наконец, вылезти из чащи.

Сидук залаял бешено, с хриплым надрывом. Медведь ответил глухим рёвом и быстро бросился вперёд. Джабраил застыл в немом ужасе, выкатив глаза, открыв рот. Ноги враз сделались ватными, безвольными. И он, цепенея, с отчётливой ясностью вдруг понял одно — всё, это конец.

Бежать Джабраил даже не попытался. Хотя это бы его и не спасло. Косолапые бегают быстрее лошади.

Медведь обрушился на него всей массой. Нечеловеческий предсмертный крик перешёл в удушливое хрипение, но и оно потонуло в зверином рыке. Сидук, попытавшийся вцепиться зубами в медвежью ляжку, был отброшен на несколько метров ударом косматой когтистой лапы. Волкодав громко взвизгнул, перекувыркнувшись в воздухе через голову, и рухнул на землю. Из распоротого медвежьими когтями брюха хлынула кровь, полезли наружу внутренности.

А медведь, урча, уже терзал Джабраила. Рвал когтями грудь, перекусил горло, выгрызал лицо. Вокруг стоял жуткий хряск от раздираемой одежды, от разрываемой плоти и разгрызаемых костей. Ноги мальчика дёрнулись конвульсивно в последний раз и замерли.

На рассвете холод пробрал Гасана до костей. Он сжимался под буркой, сворачивался клубком, подтягивал колени к груди. Но согреться никак не мог и подрагивал мелко и зябко.

Тогда он проснулся совсем и раскрыл глаза. Слипшиеся, отяжелевшие веки расклеивались с трудом. Голова была тяжёлой, пустой, и мозг, одурманенный алкоголем, соображал туго. В сухом, горячем рту стоял тошнотворный, горький привкус. Страшно хотелось пить.

Гасан поёжился и выдохнул с шумом. Изо рта вырвалось сиплый неестественный звук.

Чабан поднялся и сел. Снова выдохнул и потряс головой, гудевшей, словно колокол после удара. Трава, вся в крупных каплях росы, свежо блестела. Он провёл по ней ладонью и, поднеся затем ко рту, жадно слизал влагу.

Встал на ноги и побрёл вперёд, пошатываясь. Стоял густой, молочный туман, и белесая мгла плотно обволакивала его с головой, липла к рукам. Он наткнулся на чьё-то тело, едва не наступив на него ногой. Раздалось приглушённое ворчание, но завернувшийся в бурку человек, спавший на земле, лишь неловко повернулся на бок, не просыпаясь. Гасан нагнулся вниз, всматриваясь. Магомед-Расул лежал ровно, широко раскрыв рот и негромко похрапывая. В его взлохмаченных волосах застряли сухие стебельки травы.

Чабан нетвёрдо двинулся дальше. Туда, где возле измятой, загаженной скатерти сквозь туман проступали неясные силуэты копошащихся людей. Это Халил, Гаджи и Казимагомед, сидя на корточках, жевали с жадностью недоеденные вчера огурцы.

«Огурцы, — подумал Гасан. — Пить хотят.»

Смурные, с опухшими лицами, в измятой, зазеленённой о траву одежде, они тёрли пальцами покрасневшие воспалённые глаза, позёвывая громко.

— А, проснулся? — протянул Гаджи, увидав Гасана.

Его голос тоже звучал сипло.

— Проснулся. У вас воды нет? Пить хочу.

— Все хотят. Посмотри там, в мешке. Вроде, была ещё одна бутылка.

Гасан, присел на корточки, порылся и достал пластиковую бутылку с ободранной этикеткой на боку и, быстро отвинтив крышку, с жадностью припал губами к горлышку.

— Я сейчас поеду уже, — сказал он, кое-как смочив сухое горячее горло.

— Э! Э! Бутылку закрой! Проливаешь, — взволнованно крикнул Халил.

Он заметил, что из горлышка, которое Гасан забыл закрыть крышкой, льётся на землю тонкая прозрачная струйка.

— А, чёрт! — он торопливо завернул бутылку и кинул её на траву.

Гасан поднялся на ноги.

— Чего так рано?

— Да нет, не рано. К стаду надо. У меня там сын один барашек пасти остался.