Жизнь против смерти - [2]

— Если бы я жил здесь, в Батуми, — заметил Ондржей и чуть улыбнулся, — я, вероятно, стал бы ужасным лентяем. Что это такое? Дышишь себе и дышишь, ничего тебе не хочется, разве только влюбленно мечтать… Как вы работаете в своем колхозе?

— Нам даже и в голову не приходит бездельничать, — ответила Кето. — С чаем, знаешь, работы хватает — окапывать, собирать… Да и с мандаринами шутки плохи — серебристый клещ разведется. Надо опрыскивать деревья купоросом и…

— Все равно это рай, — продолжал Ондржей. — У меня от здешнего воздуха голова кружится.

— Ты устал с дороги, отдохни, — ласково произнесла Кето и, когда они сели на бамбуковую скамейку, показала на свое плечо, предлагая Ондржею положить голову. Но ведь Ондржей был мужчина, к чему еще эти нежности!

— Ты чем-то опечален? — допытывалась чуткая девушка. — Наверно, переутомился во время экзаменов, да?

— Нет, мне дали на фабрике отпуск на три недели.

— Знаю, знаю: сама сдавала на агронома, — оживленно вспоминала девушка, — только и мысли что о последнем экзамене, как это будет замечательно! А потом разочарование: и это все? Сначала я даже заскучала…

— Брось, какая там скука! — невольно вырвалось у Ондржея, и он потянулся. — Я так рад, что все позади… Меня беспокоят дела в Чехии, Кето.

Она посмотрела на него серьезными, понимающими, прекрасными глазами.

— Генацвале, — произнесла она тихо и погладила его по руке. «Дорогой» — означает это слово по-грузински. — Генацвале, — повторила она. — Шени чириме: твое горе возьму себе. — И добавила по-чешски: — Миленький.

Пытаясь говорить по-чешски (они говорили между собой по-русски), Кето издавала какие-то птичьи звуки, которые смешили и вместе с тем умиляли Ондржея.

— Кето! — воскликнул он с жаром. — Если бы ты только знала, как я тебя люблю! Не только за красоту, но и за твое золотое сердце. Да ведь ты сама все знаешь. Сегодня я был бы счастливейшим человеком в мире, если бы дома… — Ондржей, взволнованный, поднялся. — Того и гляди, проглотит Гитлер!

Кето вскочила на ноги, на упругие ноги наездницы, в гневе обнажив тесно посаженные зубы, и принялась поносить фашизм, прибегнув к богатому запасу чрезвычайно замысловатых проклятий, имеющихся в грузинском языке, — они так и посыпались из ее уст. Никто не узнал бы в ней ни вежливого, образованного агронома, ни милой, нежной девушки, только что сидевшей с Ондржеем.

— Пусть только попробует, — добавила Кето, блеснув глазами. — Получит по заслугам.

Ондржей при таких вспышках смотрел на Кето словно бы со стороны. Как был он сдержан, рассудителен, трезв рядом со вспыльчивой Кето. Все было не так просто, как ей казалось.

— Смотри, — издалека начал он спокойным, наставительным тоном, к которому привык в Советском Союзе, где люди, помогая друг другу, готовы каждого поддержать советом, и широким жестом обвел вокруг. — Вот мимозы — здесь это большие деревья, а у себя на родине я видел только их окоченевшие веточки в цветочных корзинах. Мне никогда не приходило в голову подарить цветы девушке.

Кето метнула на Ондржея косой взгляд.

— У тебя там кто-нибудь есть? — перебила она его.

— Ты объявишь кровную месть, да? — поддразнил ее Ондржей.

— Это была мерзость — кровная месть, — с отвращением сказала Кето. — Но зачем меня этим дразнить, ты же хорошо знаешь, что у нас ее давно не существует. Я спрашиваю, нет ли у тебя жены в Чехословакии?

— Послушай, Кето…

— Поклянись, что у тебя там никого нет.

— Ого-го, ведь я в Советской России… седьмой год.

— Поклянись, что там у тебя нет любимой женщины!

Ондржею это показалось чересчур напыщенным. А чехи к этому не склонны.

— Не могу, — продолжал он подсмеиваться над Кето. — Я люблю одну чешку. Свою мать.

Кето рассмеялась.

— Молчи, разве ты не знаешь, что ты — моя радость? Ты — моя золотая искорка. И я только хотел сказать, что Чехия…

— Да, я перебила тебя, извини.

— …Чехия, такая забитая, измученная, маленькая страна.

— Маленькая?.. — разочарованно повторила Кето, — Мы уже однажды говорили об этом. Вы нисколько не меньше нас. Тебе этого мало? Грузия большая-пребольшая! Чтобы попасть из Тбилиси ко мне в Батуми, ты ехал целую ночь в скором поезде.

— Но у нас такое неудачное географическое положение, — сказал Ондржей, сжимая голову руками. — Чехи с детства, с уроков истории, помнят о немцах: немцы, немцы, испокон веку немцы, и так всю жизнь!

— Это как у нас с персами, — сочувственно перебила Кето. — И русские цари хотели насильно сделать нас русскими и поглотить — буржуи всегда так. И видишь, мы не поддались. И сейчас у нас хорошо! Ондржей, я не боюсь… ничего на свете, — порывисто воскликнула она и задержала обе его руки в своих сильных горячих руках. — Если на вас нападут эти проклятые… что ж, вы их прогоните.

— В том-то и дело, что они хотят уговорить нас «по-хорошему»… в том-то и весь ужас.

Лицо Кето теперь выражало лукавство, как всегда, когда она сообщала политические новости.

— Ты слыхал, — произнесла она таинственно, — наши перебрасывают войска к румынской границе? Ради вас.

— Дай-то бог, — вздохнул Ондржей. — Но в Чехословакии многие боятся Красной Армии.

— Что ты!

— Ну конечно! Ее боятся чешские мещане да словацкие попы. Кето, я хочу тебе объяснить кое-что. Ты знаешь, было время, еще у Казмара, когда я тоже отмахивался от большевиков.