Жизнь против смерти - [3]

Кето в упор посмотрела на него и рассмеялась.

— Тебе смешно, — сказал он, — Ты родилась при Советской власти, окончила советскую школу, тебе кажется, что все само собой понятно. А нас ведь всегда воспитывали в страхе перед большевиками. Мамаша их боялась, в школе учили их бояться, а у Казмара — и говорить нечего!

— Но ты рабочий, — заметила Кето. — Разве вас не воспитывали агитаторы-коммунисты?

— В Улы проникнуть им было не так-то легко, — усмехнулся Ондржей. — Да, был там у меня один дружок, большевик, мы его звали Францек Антенна, это был необыкновенный человек. Только благодаря ему я и отправился в Советский Союз, когда не смог получить работу у себя дома.

— А где он сейчас? — живо спросила Кето. — Я бы охотно познакомилась с ним. Ну какой он молодчина, что послал ко мне сюда Ондржея! Как его зовут? Францек? Странное имя. Ну, да все равно. Я хотела бы его поблагодарить.

— Есть за что! Экое сокровище! Не знаю, где Францек сейчас. Когда я попал в Ташкент, его там уже не было. Он сроду был непоседа. Заодно и для меня дорожку протаптывал. Хороший был парень. Только тогда, в Улах, я его не слишком высоко ставил, прямо тебе скажу. И лишь когда Казмар вышвырнул меня, в моей тупой башке кое-что прояснилось. Боже! Вот это был урок!

— А здесь, у нас? — нетерпеливо спросила Кето, поглядев вокруг с той юной гордостью советских граждан, какую с трудом могут себе представить люди, живущие в других странах, где каждый сам по себе.

— Кето, было бы ужасно, если бы Германия напала на Советский Союз. Представь себе, что они начнут бомбить все, что здесь выстроено с такими нечеловеческими усилиями.

Кето невольно отступила. И это все, что Ондржей может сказать?

— Не понимаю, что вы за люди, — холодно произнесла она. — И почему тебе приходят в голову самые мрачные мысли?

— Потому что я чех, — нетерпеливо отозвался Ондржей. — История уже столько раз нас учила…

— Но кто же делает историю? Люди! — красноречиво парировала Кето. — А ты прежде времени трясешься, как осиновый лист! Не понимаю, амханаго[1]. Это нехорошо, ты не смеешь, дорогой мой, — произнесла она уже более мягко, подхватила Ондржея под руку и прижалась к нему, словно желая этим прикосновением передать ему хотя бы немного своей веры. — Все хорошо, все хорошо кончится, и я тебя совсем, совсем переделаю…

— Ты моя золотая искорка!..

Они вышли из волшебного сада и направились к колхозу. Внизу на дороге стоял грузовик, а на нем — группа крепких девушек, докрасна опаленных солнцем; светлые волосы, вздернутые носы, развитая грудь — все показывало, что это русские; напрягая гибкие, мускулистые тела, девушки сбрасывали шлак в выбоины — ремонтировали дорогу. Кето поздоровалась с ними, как со знакомыми, и через открытую калитку повела Ондржея на плантацию. Не был ли кто-нибудь из этих молодых колхозниц в тбилисском цирке, когда познакомились Ондржей и Кето? Он уже не помнил, тогда всех сразу затмила Кето.

Старик мусульманин в чалме болотного цвета, голый до пояса, обгоревший на солнце, как африканец, прямо у калитки колол дрова. Подле него сидел какой-то очень гостеприимный пес — он даже не тявкнул на незнакомцев.

— Охотничий,[2] — пояснила Кето.

Спускаясь по пологому склону, они прошли всю чайную плантацию. Над рядами плотных, как овчина, округлой формы темно-зеленых кустов со светлыми молодыми листиками, с теми волшебными листиками, которые после сушки благоухают в напитке золотистого или бронзового цвета и освежают голову уставшему после трудового дня рабочему, когда он готовится вечером к экзамену, — стоял теплый и влажный, как в оранжерее, воздух.

— Если бы не чай, ничему бы я не научился, — засмеялся Ондржей.

— Дураку он не помог бы, — ответила Кето.

Нужно ждать три года, чтобы на четвертый год чайный куст дал урожай: три года, как в сказках и песнях. Но терпение оплачивается сторицей. В чайном колхозе уборка урожая идет с мая по ноябрь. В семье Кето Таганидзе все хорошо работали, много зарабатывали на трудодни. У них был собственный небольшой плодовый сад около домика над обрывом. Сад не был огорожен — в него мог зайти кто угодно. Кето пошла к матери за угощением, а отец предложил Ондржею сесть у стола под деревом.

Он держался так же прямо, как и его дочь. Это было даже удивительно для людей, которые столько времени проводили на плантации, согнувшись над кустиками чая. У него было такое же, как у Кето, серьезное спокойствие во взгляде и движениях. Правда, он был сдержаннее ее, насколько может быть мужчина сдержаннее женщины, а пожилой человек сдержаннее юной девушки. Это был невысокий сухощавый крепкий грузин лет за сорок, с орлиным носом, в рабочей кепке — такую когда-то носил Ленин. Ондржей знал от Кето, что отец вместе с ней учился на сельскохозяйственных курсах. Вот смех-то: отец и дочь — одноклассники.

Мужчины уселись в зеленом полумраке под яблонями за самодельный стол.

— Здесь потише, чем у вас на кархане?[3]

И крестьянин посмотрел вокруг со спокойной улыбкой хозяина дома.

Ондржей согласился.

— Но я не мог бы жить без шума, это для меня как музыка.

— А мы привыкли к тишине. Вы ткете только шелк?