Жизнь после жизни - [118]

— Какая странная девушка, — обратилась Урсула к Милли.

— Весь вечер строит мне глазки, — признался Джимми.

— Не того сада ягода, согласен, дорогой? — сказала Милли, с утрированной театральностью хлопая ресницами в его сторону.

— Поля, — поправила Урсула. — Не того поля ягода.

Веселой троицей они обошли множество злачных endroits, которых Джимми, похоже, знал без счету. Даже Милли, поднаторевшая в ночной жизни, не скрывала удивления при виде некоторых заведений, куда их заносило.

— Обалдеть, — выговорила Милли, когда они вышли из клуба на Орандж-стрит и поплелись домой, — это было что-то с чем-то.

— Странное endroit, — посмеялась Урсула, которая изрядно захмелела.

Это было любимое словечко Иззи; в устах такой, как Рене, оно звучало дико.

— Дай мне слово, что не погибнешь, — сказала она Джимми, когда они ощупью, как слепцы, брели к дому.

— Уж постараюсь, — ответил Джимми.

Октябрь 1940 года.

— «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается».^{156}

Накрапывал мелкий дождь. Урсуле захотелось достать носовой платок и вытереть крышку гроба. С противоположной стороны свежевырытой могилы Памела и Бриджет, словно две колонны, поддерживали Сильви, которая, как могло показаться, едва стояла на ногах от горя. Сердце Урсулы каменело и сжималось при каждом рыдании, вырывавшемся из груди матери. В последние месяцы Сильви обращалась с Хью неласково, и теперь ее великая скорбь выглядела показной.

— Не суди слишком строго, — сказала Памела. — Со стороны трудно понять, что происходит между супругами, у каждой пары все по-своему.

Джимми на прошлой неделе был отправлен в Северную Африку и не смог получить отпуск, чтобы приехать на похороны отца, зато в последнюю минуту появился Тедди. Безупречно элегантный в своей летной форме, он вернулся из Канады с «крылышками» («Чисто ангел», — восхищалась Бриджет), и теперь его часть базировалась в Линкольншире. Во время похорон Тедди и Нэнси держались бок о бок. Насчет своей работы Нэнси помалкивала («бумажная волокита»), и Урсула распознала завесу подписки о неразглашении.

Церковь была переполнена, проститься с Хью пришла почти вся деревня, но в его похоронах было кое-что необычное, как будто отсутствовал самый главный участник церемонии. Его действительно не было. Так пожелал бы и сам Хью. Однажды он сказал Урсуле: «Хоть в помойку меня выбросьте, я возражать не буду».

Обычная панихида — воспоминания и общие слова — была щедро приправлена цитатами из англиканского канона, но Урсула поразилась, насколько близко викарий знал Хью. Майор Шоукросс прочел довольно трогательную выдержку из «Заповедей блаженства»,^{157} а Нэнси продекламировала «одно из любимых стихотворений мистера Тодда», что оказалось полной неожиданностью для всей женской половины семьи: они даже не подозревали, что Хью питал слабость к поэзии. Оказалось, что Нэнси замечательно читает стихи (на самом деле получше, чем Милли, которая переигрывала).

— Роберт Льюис Стивенсон, — начала Нэнси. — Это будет к месту в пору тяжких испытаний.

Все, кто бурей смят, кто ранен, кто в нужде,

в грязи грехов,

Приидите — дам вам отдых от мучений и трудов.

Сердцем робкий — страх отвергни, плачущий —

не надо слез.

Чу! Рассветной песни звуки! Чу! Спаситель среди вас!

Здесь до смерти — труд, страданья, грех и битвы

без конца,

Бремя сбросишь в тихом доме — в доме моего отца.

Потерпи, пусть руки слабы, пусть глаза мокры от слез,

Чу! Грядет ваш избавитель! Чу! Свободы близок час![60]^{158}

(«Ерунда, конечно, — шепнула Памела, — но, как ни странно, утешает».) Стоя у края могилы, Иззи пробормотала себе под нос:

— У меня ощущение, будто я жду чего-то ужасного, а затем понимаю, что оно уже произошло.

Иззи вернулась из Калифорнии за считаные дни до смерти Хью. Она летела от Нью-Йорка до Лиссабона рейсом компании «Пан-Американ», а потом до Бристоля — самолетом «Би-Оу-Эй-Си».^{159}

— Я видела из иллюминатора два немецких истребителя, — рассказала она, — клянусь, я подумала, что они будут нас атаковать.

По ее словам, она решила, что ей, как англичанке, не к лицу в военное время отсиживаться среди апельсиновых рощ. Праздное времяпрепровождение, сказала она, это не для нее (Урсула, правда, считала, что как раз для нее). Она надеялась, что ее пригласят писать сценарии, как приглашали ее знаменитого мужа-драматурга, но за все время получила только один заказ — на «глупейшую» историческую драму, которая накрылась раньше, чем вышла из-под ее пера. Урсула заподозрила, что сценарий попросту недотягивал до нужного уровня («слишком остроумный»). Зато серия про Августа получила продолжение: «Август идет на войну», «Август на сборе металлолома» и так далее. Не на пользу делу, по словам Иззи, было то, что знаменитого сценариста окружали голливудские старлетки, а он, в силу своей ограниченности, находил их обворожительными.

— Если честно, мы просто надоели друг другу, — призналась она. — В браке это неизбежно.

Именно Иззи нашла Хью. «Сидел в шезлонге на лужайке». Плетеная садовая мебель давно сгнила; ей на смену пришел этот невыразительный шезлонг. Хью в свое время расстроился, когда в доме появились складные лежаки из деревяшек и парусины. Он и вместо похоронных дрог предпочел бы плетеный портшез. Какая только несуразица не лезла Урсуле в голову. Так даже легче, решила она, чем размышлять о том, что Хью больше нет в живых.