Жизнь поэтов - [2]

— Отчего мужики такие чудовища? — подивилась Энджел. Что правда, то правда. Ральф чудовищно правдив, у него какая-то страсть исповедоваться. Он рассказал Рейчел о своем романе, едва только тот начался. Надо ли говорить, что сам факт, что он с кем-то переспал на стороне, показался ей куда меньшим криминалом, чем его желание обсудить этот факт с ней, как если бы каким-то странным, извращенным способом он испрашивал ее одобрения.

Но вообще-то все слишком много треплются, — кто ту же Рейчел за язык тянул рассказывать обо всем этом? — наши женщины, жены постоянно сплетничают и выбалтывают друг другу вещи, о которых, казалось, им должно было бы хватить ума помалкивать. Они посвящают посторонних в тайны своей личной жизни, и все обо всех становится тотчас известно, как будто все мы живем в каком-то общем семейном доме. Куда подевалось благоразумие? Где гордость? Откуда в нас эта бестактная откровенность?

И притом мне же приходится из-за этого страдать. Разводится, например, знакомая супружеская чета, и я слышу от своей жены, что вот еще один дефективный разбил жизнь прекрасной женщине, которая много лет назад имела неосторожность выйти за него замуж.

— Посмотри на любую пару среди наших знакомых, — говорит Энджел, — и увидишь: женщина лучше развита, она и начитанней, и умней, и, уж конечно, добрей своего мужа. Или возьми застольную беседу — и тут женщина куда интересней.

Кажется, эта шишка на щиколотке у меня заметно выросла. Вот черт. И в горле с утра першит. Я только-только от ларингита оправился, что со мной творится?

Но с другой-то стороны, жить в Гринич-Вилледж — это что-нибудь да значит, тут тебе предлагают все мыслимые средства предотвратить беду, так что я готов принять меры. В бесплатном журнальчике, подобранном в вестибюле, есть вся необходимая информация: для начала я мог бы прибегнуть к урокам пластики по Элигзандеру, которая является испытанным методом самопостижения, физической переориентации и гармонизации поз и движений, потом пойти купить Цветочные целебные средства Баха, заглянуть по дороге в Центр правильного дыхания, посетить Центр еврейской медитации и успокоения, записаться на занятия борьбой тай чи — эти плавные телодвижения вливают жизненную силу и здоровье, ну а если все это не поможет, я мог бы отдать себя в руки квалифицированного рольфера — специалиста по глубокому массажу тканей. Гурджиевский кружок тоже готов протянуть мне руку помощи; если же мне понадобилось бы дружеское участие, то к моим услугам Любящее братство, радеющее о том, чтобы сделать «нашу планету таким местом, где людям будет безопасно любить друг друга». Против этого не возразишь. Когда я разживусь кое-какой кухонной посудой, можно будет немного заняться готовкой по рецептам вегетарианца-гурмана, а потом, восстановив свой энергетический баланс, я, пожалуй, попробую увлечься какой-нибудь функциональной интеграцией по методу Фельденкрайса. Общество веданты поможет мне собрать все это воедино, а то еще я могу наведаться в местный филиал Резервуара успокоения и, погрузившись в раствор температуры тела, плавать в состоянии невесомости. Мне уже полегчало.

Пока же я буду продвигаться вперед по этим разнообразным путям к совершенству, не мешает, пожалуй, взять пару уроков каратэ или дзюдо, чтобы я мог как следует отделать всякого, кто попытался бы остановить меня.

Еще одна пара, за которой все мы наблюдаем, это Луэллин и Энн. Луэллин, он у нас дзэн-буддист, отбыл в Вермонт, где проведет три месяца отшельником. По возвращении домой он опять отрастит волосы, но когда-нибудь в будущем году снова обреет голову и удалится на четыре месяца или на пять месяцев, намерения у него самые серьезные, и кто знает, чем все это кончится, ведь рано или поздно они дают обет безбрачия, верно? А что же тогда станется с Энн? Уже сейчас она должна ездить в Вермонт, чтобы повидаться с мужем. Луэллин не первый год исповедует дзэн и фактически поднялся до ранга монаха. Это, конечно, еще не сэнсэй, но тоже достаточно серьезно. В этот последний раз Энн устроила перед отъездом Луэллина проводы, сама она держалась молодцом, выражая своим видом стойкость и оживление, все мы пили, ели, смеялись и веселились, но Луэллин сидел туча тучей. По-моему, он дулся на нас из-за того, что мы не пытались уговорить его остаться — тогда бы он чувствовал себя настоящим героем. Но зачем бы мы стали его уговаривать? Все равно он уже обрил голову, бедный колючий Луэллин. В этом своем облике отшельника-аскета он очень хорош, невысокий, с круглым, крепким брюшком, а когда снимает роговые очки, вы замечаете, какие у него плоские, прямо-таки азиатские, скулы, какой шафрановый цвет лица; вообще, чем больше он постигает дзэн, тем сильней меняется его внешность. Я ничуть не сомневаюсь в способностях Луэллина как дзэн-буддистского монаха, я вообще все ему прощу за то, что он такой хороший поэт. К тому же мне нравится, что эти монахи заняты только собой, не чужды снобизма, характер имеют скверный, во всех своих неудачах винят жен, ворчат на детей и страшно злятся, когда проигрывают. Сдается мне, я как-нибудь и сам попытаюсь стать монахом дзэн-буддистом.