Жизнь по-американски - [279]

Думаю, что Горбачев, придя к власти в марте 1985 года, продолжал бы идти по той же дороге, что и его предшественники, если бы коммунизм работал, но он не работал.

Когда я его встретил в первый раз осенью того года, он дал ясно понять, что всем сердцем верит в коммунистическую систему правления. Я понял из его высказываний, что он считает, что коммунизм плохо претворяли в жизнь, и в его намерения входит изменить характер этого претворения.

Я могу только гадать, почему в конечном счете он решил отбросить многие фундаментальные догмы коммунизма вместе с империей, созданной Иосифом Сталиным в Восточной Европе в конце второй мировой войны.

Возможно, метаморфоза началась, когда он был еще молодым, прокладывая себе путь наверх сквозь неэффективную и коррумпированную коммунистическую бюрократию, и видел жестокости сталинского режима. Затем, я думаю, достигнув вершины иерархии, он обнаружил, насколько плохо обстоят дела на самом деле, и понял, что должен быстро провести изменения, пока в Советском Союзе не воцарится такой хаос, когда уже нечего будет спасать.

Исходя из собственного опыта знаю, что есть такие аспекты управления страной, которые нельзя полностью оценить, пока по-настоящему не взял в свои руки рычаги управления, и думаю, что он, по-видимому, тоже обнаружил это. Возможно, для этого потребовалось узнать, что три процента земельных угодий в СССР, обрабатываемых крестьянами на своих подворьях ради своих нужд и для прибыли, дают сорок процентов мяса в стране. Может быть, уверенное выздоровление американской и западноевропейской экономики после спада в начале 80-х годов — в то время как коммунистические хозяйства застыли на месте — убедило его, что централизованное планирование и бюрократический контроль в советской экономике, как он писал в "Перестройке", лишали народ стимулов производить и стремиться к отличным результатам.

Семьдесят лет коммунизма привели Советский Союз к экономическому и духовному банкротству. Горбачев, должно быть, понял, что не может больше поддерживать или контролировать тоталитарную колониальную империю Сталина, выживание Советского Союза стало для него более важным. Он, по всей видимости, осознал угрозу экономического бедствия, угрожавшую его стране, и решил, что народ не может продолжать тратить столь много средств на оружие и гонку вооружений, которую, как я ему сказал в Женеве, мы никогда не позволим его стране выиграть. Я уверен, что трагедия в Чернобыле спустя год после того, как Горбачев стал первым лицом в государстве, также подействовала на него и заставила приложить еще больше усилий для разрешения противоречий СССР с Западом. И думаю, что на наших встречах я, пожалуй, помог ему понять, почему мы считаем угрозой для себя Советский Союз и его политику экспансионизма. Я, наверное, помог ему увидеть, что Запад угрожает Советскому Союзу в меньшей степени, чем он думает, и что советская империя в Восточной Европе не нужна для безопасности его страны.

Какими бы ни были его соображения, Горбачев обладал достаточным умом, чтобы признать, что коммунизм не работает, смелостью, чтобы бороться за изменения, и в конечном итоге мудростью, чтобы ввести зачатки демократии, свободу личности и свободное предпринимательство.

Как я сказал у Бранденбургских ворот в 1987 году, Советский Союз стоял перед выбором — произвести коренные изменения или откатиться на обочину исторического развития.

Горбачев увидел начертанную на стене надпись и предпочел перемены.

В ходе нашей первой беседы во время встречи в Москве он и я вновь взяли на себя обязательство сделать все от нас зависящее в последние месяцы моего пребывания у власти, чтобы достичь соглашения СТАРТ и сопутствующих соглашений по сокращению химического оружия и обычных вооружений в Европе, хотя я подчеркивал, что невозможно достичь какого-либо соглашения по ракетам большей дальности до тех пор, пока Советы не демонтируют огромную радарную установку, сооружаемую под Красноярском в нарушение Договора по ПРО. Несмотря на наши разногласия, дух соперничества на встрече отсутствовал. Хотя я и принялся за свою любимую тему озабоченности относительно прав человека и свободы вероисповедания, Горбачев даже не разозлился, как это бывало в прошлом. "Это была хорошая беседа и хорошее начало для встречи в верхах", — записал я в тот вечер в своем дневнике.

После моей беседы с Горбачевым Нэнси и я хотели пройтись по улицам Москвы и встретиться с кем-либо из москвичей. Наш сын Рон рассказывал нам про улицу Арбат, на которой полно магазинов и художников, выставляющих свои работы. "Это просто удивительно, как быстро улица оказалась забитой народом от тротуара до тротуара — теплыми дружелюбными людьми, отношение которых к нам было предельно дружественным, — записал я позднее в моем дневнике. — Помимо агентов из нашей секретной службы здесь же были люди из КГБ, но я никогда прежде не видел такого грубого обращения полиции с собственными согражданами, которые ни в коей мере не нарушали порядка". Господи, какое же это было наглядное напоминание, что я нахожусь в коммунистической стране. Перестройка перестройкой, но некоторые вещи не изменились.