Жизнь по-американски - [248]

Нэнси и я спали неважно, так как ожидали начала встречи, но я не чувствовал себя уставшим. Кровь бурлила в жилах. Мне не терпелось начать. По сути дела, подготовка к встрече началась пятью годами раньше, когда мы начали укреплять нашу экономику, восстанавливать наш национальный дух и перестраивать оборону. Я был готов.

Утром 19 ноября я ждал Горбачева на вилле "Флер д’О". Когда мне сообщили, что его машина прибыла, я поспешил на крыльцо и сделал несколько шагов вниз по лестнице, чтобы поприветствовать его. Он был одет в теплое пальто, на голове шляпа; я — с открытой головой и в костюме. Почему пресса отметила тот факт, что он был укутан, а я нет, — не знаю. Полагаю, это была лишь толика того огромного внимания, которое уделялось встрече, но, как бы то ни было, репортеры, которые вели счет, отдали мне предпочтение в первом раунде встречи на высшем уровне, потому что я выглядел более непринужденно. (Я сделал это непреднамеренно; в следующий раз, когда мы были на улице, я был одет в пальто — мне не хотелось лишний раз выделяться.)

Когда мы кивнули друг другу в первый раз, я вынужден был признать — как это и предсказывали Маргарет Тэтчер и премьер-министр Канады Брайан Малруни, — что в облике Горбачева было что-то притягательное. В его глазах и манерах чувствовалось тепло, а не холодность, граничащая с неприязнью, которую я наблюдал у большинства высших советских руководителей, с которыми до сих пор встречался.

Наше первое заседание планировалось как 15-минутный тет-а-тет, встреча для знакомства. Она продолжалась почти час, и нам удалось растопить лед, затем мы присоединились к пленарному заседанию, где каждого из нас поддерживала команда специалистов и экспертов. Я дал возможность Горбачеву выступить первым, и тот пустился в пространные рассуждения, доказывая, что у американцев нет причин не доверять Советам и что мы не должны ставить предварительных условий к нашей дискуссии. Как Джордж Шульц и предсказывал, Горбачев сказал, что он верит, будто американские производители вооружения являются принципиальным препятствием на пути к миру с американской стороны: они, дескать, наш правящий класс, как он заявил, и это они настраивают наш народ против Советов просто потому, что хотят продать больше оружия. Затем он напустился на "мозговой центр" США, который, по его словам, занимался тем же, и высказал претензии по поводу того, что США объявили об установлении зон своего особого интереса по всему миру и в то же время нападают на СССР за то же самое.

Наконец наступил мой черед, и я провел Горбачева через долгую историю советской агрессии, делая точные ссылки на экспансионистскую политику СССР начиная с 1917 года. Я хотел объяснить, почему свободный мир имел достаточно причин выставить охрану от советского блока. Когда мы прервались на обед, я заверил Горбачева, что он может вновь выступить, чтобы опровергнуть меня, и он воспользовался этим, снова доказывая, что у нас не было причин относиться подозрительно к советским людям — они миролюбивые и славные граждане. Когда наступила моя очередь выступить с опровержением, я привел новые причины нашего скептицизма по отношению к Советам, как, например, нарушение Советами обещания Сталина на конференции в Ялте о том, что после второй мировой войны будут проведены свободные выборы в странах Восточной Европы.

После того как я закончил опровергать, слово взяли наши эксперты в области вооружений, образовалась пауза, и я предложил Горбачеву прогуляться вдвоем к лодочному домику, чтобы глотнуть свежего воздуха и поговорить. Я не успел закончить, а он уже выпрыгнул из своего кресла.

Огонь шумел вовсю, когда мы вошли в коттедж и уселись друг против друга в удобные кресла подле очага. Я подумывал о том, чтобы нам перейти на обращение друг к другу по имени, как наша группа делает на встречах в верхах по вопросам экономики, но наши эксперты рассказали мне, что он вряд ли оценит подобный неформальный жест на нашей первой встрече, и я обратился к нему "господин генеральный секретарь".

Именно в эти первые моменты беседы у камина я сказал, что мы оба находимся в уникальной ситуации. Вот мы, сказал я, два человека, родившиеся в незаметных деревеньках, затерянных на просторах наших стран, оба были бедны и в стесненных условиях. А теперь мы лидеры наших государств и, возможно, два единственных в мире человека, которые могут довести дело до третьей мировой войны.

В то же время, продолжал я, мы, возможно, два единственных в мире человека, которые способны принести мир нашей планете.

Я сказал, что, по-моему, мы обязаны перед миром использовать возможность, предоставленную нам, для развития человеческого доверия друг к другу, которое только и может привести к настоящему миру.

Я наблюдал, как Горбачев слушал перевод моих слов и, похоже, согласно кивнул. Продолжение нашего разговора возле ярко горящего огня убедило меня в истинности моих подозрений о том, что в головах советских руководителей глубоко укоренились некий страх и предубеждения в отношении Соединенных Штатов. Я пытался изменить данную точку зрения. После второй мировой войны, подчеркнул я, у нас была монополия на ядерное оружие, но мы не использовали его в целях агрессии или для того, чтобы распространить свое влияние, поскольку Америка не является экспансионистской страной. Мы не посягали ни на один народ или нацию, мы создали ядерное оружие только затем, чтобы воспрепятствовать советскому нападению. Потом мы стали обсуждать стратегическую оборонную инициативу. Горбачев оказался крепким орешком, я — тоже.