Жизнь по-американски - [21]

Мисс Джонсон создала драматическое общество, члены которого, любящие театр, работали над совместными постановками круглый год, тогда как раньше актеры-любители начинали репетиции всего лишь за несколько недель до спектакля. Когда я еще учился на первых курсах, мисс Джонсон добилась приглашения для нашего колледжа на очень престижный конкурс одноактных пьес в Северо-Западный университет.

Для нас, студентов-актеров, этот конкурс был сравним разве что с «Кубком кубков»[11]. Сотни высших учебных заведений со всей страны, включая такие престижные, как Принстон, Йель и другие, состязались за право представлять на этом конкурсе свои театральные коллективы. Не знаю, каким уж образом мисс Джонсон этого добилась, но наша крохотная, всего в 250 студентов, «Юрика» оказалась единственным колледжем, представленным на конкурсе, в котором не было постоянного факультета драматического мастерства.

Для конкурса мисс Джонсон выбрала одноактную пьесу антивоенного содержания Эдны Сент-Винсент Миллей «Aria da Capo», действие которой разворачивалось в древней Греции. Я играл пастуха, которого в самом конце пьесы, перед финальным занавесом, душил Бэд Коул, мой соратник по команде и по студенческому братству, а также один из самых близких друзей. Сцены смерти — благодарные моменты для актера, когда он может полностью проявить себя, и я старался в полную силу.

К нашему всеобщему восторгу, «Юрика» заняла на конкурсе второе место, и, пока мы упивались успехом, стало известно, что три исполнителя, в том числе и я, получили специальный приз за актерское мастерство. После этого декан факультета ораторского искусства при Северо-Западном университете, являющегося спонсором конкурса, пригласил меня к себе и поинтересовался, не думал ли я о том, чтобы стать актером.

Я ответил отрицательно, и тогда он заметил: «Жаль, вам бы следовало заняться этим». Для молодого человека, обдумывающего свое будущее, это был незабываемый момент.

Наверное, именно в тот день безумная идея стать актером овладела мной окончательно, хотя почва для нее была подготовлена значительно раньше, до успеха в пьесе «Конец путешествия» и даже до первых сценических опытов в средней школе Диксона.

Когда мы переехали в Диксон, я влюбился в кино. Бесчисленное количество часов провел я в темном зале единственного в городе кинотеатра, восторгаясь храбростью и мастерством Уильяма С. Харта и Тома Микса, мчащихся верхом по прериям, или сопереживая очаровательным Мэри Пикфорд и Перл Уайт, на долю которых выпадали бесконечные кинематографические опасности. При этом глаза мои застилали слезы. Однажды, мне тогда было лет десять-одиннадцать, мы всей семьей отправились в кино. Названия фильма я не помню, в нем показывали какие-то приключения какого-то веснушчатого парнишки. Я наслаждался фильмом. Потом я услышал, как тетушка, рассказывая маме о юном даровании, сыгравшем главную роль в фильме, сказала, что во мне явно есть актерские задатки. «Будь он моим сыном, — продолжала она, — я взяла бы его в Голливуд, даже если бы пришлось добираться туда пешком». Не стану утверждать, что эти слова породили у нас с мамой желание тут же кинуться в Голливуд. Однако они оставили приятные воспоминания, и с тех пор, стоило мне увидеть фильм, где в центре событий оказывался какой-либо мальчишка, я тотчас же начинал фантазировать: как хорошо было бы и мне сняться в кино.

На старших курсах «Юрики» моя тайная мечта окончательно сформировалась, но я понимал, что здесь, в глубинке Иллинойса, в 1932 году об этом не стоит даже и заикаться. Заявить о своем желании сниматься в кино было равносильно тому, как если бы я сказал, что хочу полететь на Луну: Голливуд и Бродвей в те годы отстояли от Диксона столь же далеко, как и Луна. Стоило мне только проговориться, что мечтаю об актерской карьере, как меня мгновенно выставили бы из колледжа.

Была у меня и другая идея. Действительно, до Голливуда или Бродвея мне было не добраться, чего нельзя сказать о Чикаго, центре радиовещания.

В те годы коммерческое радио уже начало завоевывать сердца американцев. Когда Эймос и Энди[12] выходили в эфир, жизнь в городе приостанавливалась. Если вы находились в это время в кино, прожектор выключали, в зале зажигали свет, и по приемнику, установленному прямо на сцене, зрители молчаливо внимали новым приключениям героев.

Радио было волшебством. Это был театр разума. Оно заставляло напрягать воображение. Представьте только — вы сидите в своей гостиной и одновременно оказываетесь в самых пленительных местах планеты, наслаждаетесь историями о любви и приключениях, которые разыгрываются актерами столь живо, что кажется: это скрипнула ваша входная дверь или за вашим окном промчался всадник на коне. Печально, что выросло уже не одно поколение людей, которым так и не представится шанс почувствовать, что такое игра воображения, как это могли сделать мы.

Радио по мере усиления его влияния породило новую профессию — спортивного комментатора. Ведя репортажи с футбольных матчей, такие спортивные комментаторы, как Грэм Макнейми и Тэд Хьюсинг, стали столь же популярны, как и голливудские звезды, а нередко куда более известны, чем спортсмены, о которых они рассказывали.