Жизнь по-американски - [11]

Я легко могу понять маму, которая испытывала безумный ужас в те дни, когда Джек позволял себе пригубить хоть крошечную рюмку. Отец относился к числу так называемых «легких» алкоголиков, никогда не оскорблял ни маму, ни нас. Он просто становился мрачен, замкнут, и нередко из спальни, где вокруг него принималась хлопотать мама, до нас с братом доносились потоки проклятий.

И все же, несмотря ни на что, я сохранил к Джеку и уважение, и любовь. Конечно же, главная заслуга в этом принадлежит Нел, которая всеми силами старалась убедить нас, что отец болен и не может справиться с собой. Мама всегда старалась подчеркнуть, насколько отец, будучи трезвым, добр и полон достоинства. Как я уже говорил, основной чертой характера Нел было желание — и умение — видеть в людях добро.

Каждое лето в витринах одного магазинчика в Диксоне появлялись манекены, наряженные в лилово-белую форму футбольной команды нашей средней школы, и я тотчас же стал пленником еще одной чарующей и благородной мечты — когда-нибудь получить право носить эту форму.

Наш дом окнами выходил на футбольное поле школы, и я бессчетное количество послеобеденных часов просиживал на подоконнике, наблюдая за игроками и прислушиваясь к звукам спортивных баталий: ударам крепких молодых тел друг о друга. Я бредил идеей со временем облачиться в их форму и присоединиться к сражению.

В начальной школе особыми успехами в спорте я не отличался, и это меня беспокоило. Бегал я быстро, но был маловат ростом и не умел ловко выбираться из свалки, которую то и дело создавали на поле юные футболисты. В бейсболе я тоже тратил немало времени, бессмысленно размахивая руками, а потом страдал от унижения и досады, пропустив легкий мяч. В общем, в бейсболе от меня было так мало пользы, что, когда наш класс формировал команду игроков, обо мне вспоминали в самую последнюю очередь.

Помню одну игру, когда я учился в восьмом классе. Я играл тогда на второй линии, и мяч летел прямо в мою сторону, но я вовремя не отреагировал на него. Взгляды игроков и болельщиков были прикованы ко мне, никто не сомневался, что я возьму мяч. Когда же раздался звук мяча, шлепнувшегося прямо за моей спиной, воздух словно взорвался в едином стоне: «О нет!»

Но я не видел этого! Я не видел мяча до тех пор, пока не услышал, как он ударился о землю. Такие минуты не забываются.

Тогда я еще не знал, что мои проблемы имеют вполне реальную причину. В те годы единственный вывод, который я сделал, — я просто плохой игрок, хуже, чем все другие. Подобные переживания серьезно сказываются на психике подростка, живущего в мире, где превалирует спорт и спортивные игры. Первая мысль, которая с тех пор приходила мне в голову, была такой: «Я не могу играть в команде. Из меня никогда не выйдет такой же хороший игрок, как из Джима или Билла».

Мои проблемы со спортом, а также тот факт, что я постоянно вынужден был менять школы и привыкать к новому коллективу, породили во мне чувство неуверенности в себе. Думаю, подобный комплекс неполноценности, неверие в собственные силы — довольно распространенное явление среди школьников. Я бы удивился, узнав, что подобные душевные страдания знакомы лишь немногим. Однако, когда дело касается тебя лично и подобные несчастья сваливаются на твою голову, они кажутся непереносимыми и вызывают бурю страданий.

В небольшом городке, какой являл собой Диксон в 20-е годы, даже немое кино было редкостью, звуковое же и вовсе не существовало. Редко когда в городе появлялась на гастролях какая-то труппа, а о телевидении мы только читали в фантастических романах. Чтобы развлечься, люди должны были приложить усилия, и в этом умении мама превосходила многих.

Без преувеличения можно сказать, что она была звездой литературно-драматического кружка в Диксоне. Члены этого кружка организовывали так называемые «чтения», суть которых сводилась к следующему. Участники «чтений» заучивали наизусть отрывки из известных произведений — поэм, пьес, выступлений, романов — и разыгрывали в местной церкви или еще где-либо сценки на их основе. Основа могла быть и трагедийной, и комической, но в любом случае Нел оказывалась на высоте. Она их просто обожала, эти представления. Подчас мне казалось, что они были ее первой любовью.

Как-то мы вместе с мамой заучили наизусть небольшой монолог, и она уговорила меня прочесть его со сцены. Я отчаянно сопротивлялся. Правда, Нил имел некоторый опыт в подобного рода выступлениях и даже пользовался успехом. Но он был прекрасным певцом и танцором, и знавшие его предсказывали ему артистическую карьеру. Я же рос застенчивым и робким, а потому всячески старался отбиться от предложения мамы. И все же, должен признаться, где-то в глубине души дух соперничества не давал мне покоя, подталкивая попробовать свои силы и составить конкуренцию брату. Так или иначе, в конце концов я согласился.

Собрав воедино всю свою смелость, вечером я вышел на сцену, откашлялся, и… театральный дебют состоялся. Не помню уж, что я там произносил, однако реакцию зрителей забыть не могу: они аплодировали и смеялись.

Это было совершенно новое, не знакомое ранее ощущение, и оно пришлось мне по душе. Я понял, что нравиться — приятно. Ребенку, терзаемому муками самоуничижения, аплодисменты зрителей показались божественной музыкой. В тот вечер, уходя со сцены, я еще не подозревал, что жизнь моя уже вышла на новый виток.