Жизнь охотника за ископаемыми - [55]
Мы приехали к прежней моей стоянке у Ивовых ключей в конце июня 1901 года. Наступили жаркие дни, обещавшие самое знойное лето, какое я когда-либо переживал в долине Большой Вичиты. С течением времени жара все усиливалась: ртуть часто поднималась до 113° в тени>[54]. Вода высохла и в естественных прудах и в искусственных водоемах, а трава на пастбищах засохла. Мы разбили лагерь на большом пастбище Вагонера. Скот падал от жажды и истощения. Животные бывали так голодны, что некоторые ели дикую грушу, колючки и все, что попадалось. Их морды, изодранные колючками, гноились.
Земля раскалилась. Дул горячий ветер. Нам приходилось издалека подвозить необходимую для лагеря воду. В довершение неприятностей, одна из наших лошадей, Бэби почти до кости разрезала себе ногу о колючую проволоку изгороди, отмахиваясь от мух, которые весь день непрерывно мучали людей и скот. Даже ночью рогатый скот не вполне от них избавлялся, так как они усаживались на отдых у основания рогов штук по пятнадцать-двадцать вместе, кучками, похожими на пчелиный рой.
Местность казалась настоящей пустыней; все живое из нее бежало. Переселенцы, арендовавшие земли по речке Кофейной и другим, ушли, чтобы никогда не возвращаться; скотовод скупил все их участки. Школа, где я так часто бывал, разрушена была до основания, а дома, где звучали веселые детские крики, стояли пустыми, унылыми развалинами.
Как описать горячие вихри, которые несли облака пыли? Они повторялись часто в том году и в следующие годы. Однажды я проезжал по дороге к речке Годвина мимо хлебного поля в полсотни гектаров. Оно принадлежало старику, который полол так тщательно, что ни одной сорной травинки не осталось; радостно было смотреть на ровные ряды зеленых всходов. Когда я снова проезжал мимо на возвратном пути, подул горячий суховей, такой горячий, что мне пришлось закрывать лицо и глаза, чтобы их не опалило. Поле, с которого старик рассчитывал снять богатый урожай, было опалено и высушено этим вихрем, словно его коснулось пламя.
Медленно проходили недели и складывались в месяцы, а безжалостное небо все еще отказывало в дожде. В нашем лагере на Кофейной речке жара была настолько ужасна, что невозможно было держать масло, яйца, молоко и другие припасы, необходимые для приятной и здоровой пищи. Последствием явилось сильное расстройство желудка. Потом последовал припадок разлития желчи; меня мучила непрестанная жажда холодной чистой воды. Я думал днем и грезил ночью о моей ферме, где чистая вода лилась из-под насоса. Нашим же единственным питьем, кроме кофе, была теплая мутная вода, которую в боченках привозили за тридцать километров; она очень скоро загнивала. Да и той не оказывалось в самые необходимые минуты. Когда мы подходили к новым местонахождениям ископаемых, и я начинал надеяться на богатую добычу, Георг неизменно заявлял: «Отец, у нас нет воды». Приходилось в ужасающей жаре ехать за водой по бесконечным пыльным дорогам в Сеймур, к источнику. Зато когда мы добирались до него, с каким наслаждением окунали мы наши лица в холодную воду!
Но я не хочу долго останавливаться на этой стороне картины, потому что была ведь и другая сторона. Мы находили в чудеснейшем изобилии тот материал, за которым приехали; радость успеха заставляла забывать все трудности.
Прежде чем принять предложение д-ра Циттеля совершить для него поездку на Б. Вичиту, я написал ему и рассказал, как мало прибыльна была всегда моя работа с точки зрения материальной. «Всю жизнь, — писал я ему, — я бился, собирая деньги, чтобы вести работу, а люди, которые покупали мой материал, в большинстве случаев находили, что оказывают великую услугу своим музеям, покупая его как можно дешевле и не принимал во внимание то обстоятельство, что даже охотник за ископаемыми должен зарабатывать средства к существованию».
Д-р Карл фон Циттель.
С истинным удовольствием получил я ответ знаменитого немца, чьи труды по палеонтологии приняты в университетах как руководство. Д-р Циттель писал: «Мне очень жаль, что судя по вашему письму, вы не считаете для себя возможным работать этой весной в Тексасе для Мюнхенского музея. Я вполне понимаю, что после долгой вашей деятельности на научном поприще и без материальных результатов вы иногда испытываете разочарование, чувствуете горечь, и вам кажется, что услуги ваши науке недостаточно оценены. Я с своей стороны сделал все, мне доступное, чтобы поддержать в вас доверие к научному значению вашей работы; ваша коллекция из Канзаса и Тексаса навсегда останется в Мюнхенском музее несокрушимым памятником имени Чарльза Г. Штернберга».
Такое письмо от человека, как Циттель, влило новую жизнь и мужество в мои жилы. Когда-то подобное письмо профессора Копа заставило меня почувствовать, что испытать немного лишений, больше или меньше, ничего не значит по сравнению с достигаемым прочным результатом. Коп умер и Циттель умер, но я сохранил их письма как наследие для детей моих и детей моих детей. Они свидетельствуют о том, что я выполнил задачу, которую я себе поставил еще мальчиком, и внес свою скромную долю труда в постройку великой науки палеонтологии. Я могу исчезнуть, но ископаемые мои сохранятся, пока целы музеи, которые дали им приют.
