Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [91]
После с’езда я отправился немедленно в Москву и сделал обстоятельный доклад председателю ВСНХ Богданову об исполнении возложенных на меня поручений правительства. Во время моего доклада Богданов сообщил мне, какого высокого мнения обо мне В. И. Ленин и выразил сожаление, что он болен и я не буду в состоянии доложить ему лично о моей командировке. Он сказал мне, что ознакомился с моими заграничными рапортами и в принципе не имеет возражений против моих предложений, но, как отнесется ко всему этому правительство, он, конечно, не знает. Он посоветывал мне созвониться с секретарем Рыкова, когда последний может принять меня для доклада, так как Рыков желает выслушать отчет о моей командировке от меня лично.
Мой продолжительный разговор с Богдановым еще более убедил меня, что он не в состоянии вести такое большое дело, как руководство всей промышленностью' СССР. С партийной точки зрения, он не имел среди коммунистов даже небольшого авторитета, так как пришел к ним из партии меньшевиков только во время революции. С точки же зрения хозяйственника, он не имел достаточного опыта, чтобы выказать свою способность и с этой стороны. Если к этому прибавить слабость его характера, неумение разбираться в людях, склонность к выслушиванию сплетен от лиц, непосредственно ему неподчиненных, то станет понятно, что все эти качества, взятые вместе, никоим образом не характеризовали его, как умелого администратора. Кроме того, он не старался защищать своих подчиненных в тех случаях, когда это могло чем-либо повредить ему, как в служебном, так и в политическом отношении. Как, например, я могу привести случай с моим помощником Иларионом Николаевичем Аккерманом, который после ликвидации Главного Химического Управления остался не у дел. Когда я приехал в Москву, то узнал, что Аккерману было разрешено П. А. Богдановым вступить в переговоры с приехавшим в Москву представителем Bayerische Stickstoffwerke по поводу предполагаемой концессии на постановку производства кальций-цианамида в СССР. Ему было разрешено стать кем-то вроде консультанта этой фирмы и даже разрешили с’ездить в Берлин для переговоров. Дело в том, что еще перед своим от’ездом заграницу, я снова поставил в Химическом Управлении вопрос о связанном азоте и потому йл. Ник. продолжал разрабатывать все детали относительно этой отрасли промышленности. Аккерман был в Берлине, видел Каро, дал ему все необходимые указания относительно размеров необходимой для нас установки цианамида, и по возвращении в Москву тотчас же обо всем доложил Концессионному Комитету, возглавляемому Л. Н. Ландау, в котором он принимал участие и ранее, как мой заместитель. О консультации Ил. Н. в фирме Bayerische Stickstoffwerke и об его поездке к Каро в Берлин было донесено в ЧК, которое и возбудило против него преследование чуть не по обвинению в техническом шпионаже. Когда Ил. Ник. обратился к Богданову за помощью, то он не только не оказал содействия, но даже стал порицать его за легкомысленное поведение, несмотря на то, что Ил. Ник. не состоял на работе у ВСНХ и консультировал представителя фирмы без всякого вознаграждения и с ведома Богданова, исключительно с целью выведать детали установки этого производства. Только за расходы по поездке в Берлин и обратно он получил от Каро 75 фунтов стерлингов, что едва оправдало его издержки. Когда Аккерман рассказал мне всю историю, то я немедленно отправился к Богданову и после крупного разговора, в котором я доказывал, что Аккерман вполне честный человек, в чем я могу ручаться, как за себя самого, что он действовал с его (Богданова) разрешения и его содействия (без него он не мог бы получить визу на выезд заграницу), он мне обещал раз’яснить, где надо, поведение Аккермана и добиться прекращения против него преследования вследствии его полной невиновности.
Я позволяю себе рассказать здесь еще одну историю, которая показывает, как легко быть в СССР арестованным по ложному доносу, сделанному из злобы, на почве личных отношений.
Мой сотрудник Фокин, после своего приезда в Лондон, рассказал мне об аресте его жены, Любовь Дмитриевны.
Так как просьба Фокина об освобождении его жены перед его от’ездом не была уважена, то он просил меня написать Ленину письмо о скорейшем обследовании дела Л. Д. Фокиной и об ее освобождении из под ареста, как совершенно неповинной жертвы. Я написал такое письмо, и Ленин уважил мою просьбу; Л. Д. была в скором времени освобождена, но дело не было прекращено: ГПУ ждало моего возвращения из заграницы, чтобы отобрать от меня некоторые сведения.
