Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [81]

Многие из французских промышленников хотели меня видеть, зная меня по моей деятельности во время войны, и потому Фроссар предложил им устроить мне завтрак и пригласить также Пенлеве, бывшего во время войны военным министром; это он, по ходатайству министра Альбера Тома, наградил меня Командорским Орденом Почетного Легиона. На этом завтраке собралось около 30 человек, и в течении трех часов велась очень оживленная беседа о прошлом и о настоящем, причем мне пришлось говорить больше всех и отвечать на вопросы, связанные, главным образом, с установившимся режимом. Очень прочувственную речь сказал Пенлеве, в которой оттенил значение помощи России во время войны и выразил пожелание, чтобы поскорее началась совместная работа между двумя дружественными нациями, которым не о чем спорить, но которые заинтересованы в поддержании мира между всеми народами в Европе. На эту речь Пенлеве мне пришлось сказать несколько слов, в которых я подчеркнул, что моя родина часто оказывала помощь другим странам, находившимся в трудном положении, а кроме того, я позволил себе прибавить, что русский гений вложил в сокровищницу

человеческих знаний большие достижения, как в науке, так в искусстве и музыке. В настоящее время наша страна находится в тяжелом положении, и мы просим дружественную нам нацию оказать посильную помощь. .

Член Академии Наук Т. Haller, который был хорошо знаком со мной, так как дважды приезжал в Россию до войны и делал доклады о своих работах в Русском Физико-Химическом Обществе, узнав о моем приезде, тотчас же посетил меня и организовал в честь меня банкет, в котором приняли участие многие выдающиеся химики. Я вспоминаю, что там были Мои-reau, Blaise, Delephine, Fourneau, Urbaine, Behai и другие* Я приехал на банкет вместе с Фроссаром, который повсюду меня сопровождал и много помогал мне. Французские химики с большим вниманием отнеслись ко мне, и беседа затянулась на несколько часов. Между прочим, был поднят вопрос о неполучении Французским Химическим Обществом нашего Журнала Р. Ф.-Х. О. с самого начала войны. Я обещал по приезде в Петроград переговорить с А. Е. Фаворским и выслать все недостающие годы журнала. Эту просьбу я выполнил и после переговоров с А. Е. было решено выслать журнал, но встретились затруднения по пересылке, так как нельзя было послать его прямо в адрес Франции (ввиду непризнания Францией советского правительства), а пришлось пересылать кружным путем через Англию. В конце концов после долгого промежутка времени журнал был получен Франц. Хим. О-вом.

Когда Haller узнал о неприятностях, которые я имел от префектуры, ограничившей мое пребывание во Франции, он обещал мне переговорить с Пуанкаре, который был его другом и с которым они учились вместе в Политехнической Школе. Я просил его не беспокоиться, но тем не менее он говорил обо мне с Пуанкаре и последний обещал узнать подробности о моем деле. Просьба Halier’а была уважена, и секретарь Пуанкаре позвонил мне по телефону за 3 дня до моего от’езда из Парижа и предложил мне тотчас-же подать прошение министру о продлении срока моего пребывания, обещая, что ответ будет положительный: прошение нужно только для проформы. Я

просил передать мою благодарность министру, но от подачи прошения отказался.

Ввиду отсутствия дипломатических сношений с СССР, в Париже не было никакого официального советского представительства. Но для оказания помощи в некоторых торговых делах Красин, по соглашению с советским правительством, командировал в Париж г. Скобелева, бывшего министра труда во Временном Правительстве Керенского. Перед моим от’ез-дом в Париж, Красин предложил мне повидать Скобелева, дал некоторые к нему поручения и просил сообщить ему о моих переговорах с деловыми французскими людьми. Поэтому я счел своим долгом явиться к нему в условленное время на квартиру. Здесь меня ожидал очень хороший прием, как со стороны Скобелева, так и его супруги, которая была незаурядной певицей, и раз’езжала по разным странам, давая концерты и выступая в опере. Обстановка его квартиры и прекрасный завтрак говорили за то, что они хорошо обставлены с материальной стороны. Что касается до его деловых переговоров, то они только начинались, и ничего серьезного пока не предвиделось. Сам Скобелев мне показался самым ординарным существом, и я подумал, что едва ли его натура была способна выявить особую энергию и инициативу на посту государственного деятеля. Будучи меньшевиком по своим политическим воззрениям, он не обладал способностью ни оценить создавшуюся кон’юнктуру, среди которой ему приходилось действовать, ни принять в нужную минуту решительные меры для того, чтобы направить события в желаемом направлении. Он не мог помочь мне в деловых переговорах, так как сам начал заниматься делами незадолго перед моим приездом.

Только в одном деле нам пришлось работать совместно: Красин прислал мне телеграмму, чтобы я, вместе со Скобелевым, отправился к г-ну Онегину, проживающему в Париже, для осмотра и переговоров с ним по поводу передачи советскому правительству собранных им в течении целой жизни предметов и корреспонденции, относящихся к жизни и деятельности А. С. Пушкина. В назначенный день, помню, это было в воскресенье, — я и Скобелев отправились выполнить указанное поручение. Перед нами предстал очень живой, симпатичный старичок, уже за 70 лет; он рассказал нам историю развития своего «Пушкинского Музея» и об’яснил, что он, оставшись под конец жизни без всяких средств, принужден теперь кому-нибудь его продать. Но так как он — русский человек до корня волос, то, конечно, его заветным желанием является, чтобы его коллекции после его смерти влились бы в Пушкинский Музей при Российской Академии Наук. Поэтому он обратился к советскому правительству с предложением завещать свой Музей СССР, но с тем, чтобы до его смерти он получал бы известную сумму денег для его скромного прожития и для оплаты за наем помещения для Музея.