Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [47]

приказе задним числом. Несмотря на долгие его настаивания и даже просьбы по телефону его супруги, я категорически отказал, и поставил ему на вид, в какое положение он меня ставит подобной незаконной просьбой.

Как верно правило, что натура всякого человека познается тогда, когда над ним случится беда и он очутится в таком положении, что ему угрожают тяжелые последствия. Благородные натуры ограничиваются просьбой к своим друзьям помочь им, и предлагая меры для. своего спасения, выбирают такие, которые не могут повредить спасающему; эгоистические же натуры поступают обратно. Н. П. принадлежал к числу таких эгоистических натур, и ниже мне придется еще раз подчеркнуть эту особенность его натуры, хотя он был моим приятелем со школьной скамьи Артиллерийского Училища. Я не имел с ним никаких недоразумений при обычных условиях жизни. Когда же мне в Штабе показали анонимное письмо относительно порядков в ГОНТИ, то я почувствовал полное удовлетворение относительно моего правильного и справедливого решения. По счастью для Демидова, он по своему возрасту не мог быть командирован на фронт, и из Института был откомандирован только один инженер, Знаменский, который с большим удовольствием принял это назначение; впоследствии выяснилось, что ему удалось бежать из РСФСР.

Однажды утром управляющий делами К. А. Видин доложил мне, что меня очень хочет видеть гражданин Таганцев. Я вспомнил, что у меня был учеником студент Петроградского Университета, Таганцев, который одно время работал у меня в Лаборатории Артиллерийской Академии по ходатайству репетитора Академии Н. М. Беляева. Он был племянником г-жи Таганцевой, основавшей в Петрограде замечательную женскую гимназию, где училась моя дочь; г-жа Таганцева была близкой родственницей известного сенатора Таганцева. Когда я поздоровался с ним, то оказалось, что это был, действительно, мой бывший ученик; он об’яснил мне, что пришел ко мне за какой-то небольшой справкой. Пока наводили эту справку, Таганцев рассказал, что во время войны он был прапорщиком в 1-ой гвардейской артил. бригаде и встречался с моим сыном Дмитрием. В настоящее время он получает некоторые сведения из заграницы от своих товарищей и между прочим достал из кармана несколько номеров эмигрантской прессы и предложил мне ознакомиться с ней. Этого короткого разговора мне было достаточно, чтобы понять необходимость быть очень осторожным с этим человеком. Из вежливости я проглядел его газеты, но возвращая прибавил, что я политикой не занимаюсь и вообще очень занятой человек, давая ему понять, что аудиенция закончена.

В это самое время в мой кабинет вошел Н. П. Демидов. Когда он, знакомясь, произнес свою фамилию, то Таганцев спросил, не его ли сын был в той же 1-ой бригаде. Получивши утвердительный ответ, Таганцев попросил записать его адрес, так как он хотел бы его повидать. Думал ли Н. П. Демидов, сообщая адрес своего пасынка (сына его жены от прежнего брака и им усыновленного), что он вовлекает его в политический кружок, который находился в контакте с эмигрантскими кругами и который несомненно действовал во вред Советской власти? Через несколько месяцев Чека раскрыла деятельность этого кружка, и 21 человек, в том числе и молодой Демидов, в сентябре 1921 года были подвергнуты расстрелу без всякого суда. Возможно, что молодой Демидов не принимал никакого активного участия, но достаточно было в записной книжке Таганцева найти его адрес, чтобы подвергнуть аресту, — а потом расстрелу. Какую драму пришлось пережить и матери, и отчиму, которые были убеждены в его невиновности и собрали все доказательства, что их сын не принимал никакого участия в политических делах и был казнен совершенно невинно.

Почти в то же время помощник библиотекаря Артиллерийской Академии Упорников сообщил мне, что меня очень хочет видеть мой бывший ученик по Артиллерийскому Училищу полковник ген. штаба Дессино. Он мне ничего не сказал о причине свидания, но очень просил его принять. Предполагая, что он вероятно будет просить меня похлопотать о поступлении на какую-нибудь службу, я назначил ему время приема у себя на казенной квартире в Артиллерийской Академии. Я всегда отличался большой памятью на лица и сразу признал в нем своего бывшего ученика, хотя не видал его очень долгое время. Наш разговор быстро принял откровенный характер, и потому он без всяких осторожностей приступил к изложению цели своего посещения. Он заявил мне, что он не боится говорить со мной откровенно, потому что верит моему благородству и что наш разговор останется в тайне; он прибавил, что заграницей мое имя в разнообразных кругах пользуется громадным уважением и меня считают за безусловного честного человека. На мой вопрос, каким образом он приехал сюда из заграницы, куда он эмигрировал с приходом Советской власти, он мне ответил, что приехал на законном основании, согласно полученному из РСФСР разрешению. Я не знаю до сих пор, говорил ли он мне правду или нет, но тогда я не обратил на этот вопрос особого внимания и старался только понять, насколько серьезно все то, что он мне излагал. Я усвоил себе, что в Европе и в Америке, после неудачных попыток свержения советской власти Деникиным, Колчаком, Врангелем и др., никто не верит в возможность найти в эмигрантских кругах такое лицо, которое могло бы в настоящее время начать движение за освобождение России от большевиков. Но он мне дал довольно ясно понять, что если бы я взялся за организацию такого движения, то я мог бы рассчитывать на полную поддержку со стороны заграницы, в особенности английских и американских кругов, как в моральном, так и в материальном отношении.