Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [192]

Орлов без моего спроса пользуясь молодыми химиками в бытность мою заграницей, произвел опыты по деструктивной гидрогенизации с некоторыми углеводородами и без моего позволения послал их в Немецкое Химическое Общество для напечатания. Зачем было ему это делать, когда я всегда позволял моим сотрудникам некоторые работы делать и публиковать самостоятельно, — в особенности, если инициатива той или другой проблемы исходила от них самих — я не знаю. Только для порядка в лаборатории, я всегда требовал, чтобы я был об этом заранее осведомлен и дал бы разрешение, так как я, как глава лаборатории, должен отвечать за все работы, в ней сделанные, как перед начальством, так и перед химическим миром. Н. Орлова я никогда ни ранее, ни после этого инцидента не стеснял в самостоятельной работе, и тому имелись самые убедительные доказательства, так как не менее трети работ, сделанных в лаборатории Академии Наук по гидрогенизации ■и деструктивной гидрогенизации по заданным мною темам, были напечатаны только под именем Орлова и помогавшего ему сотрудника, которого я разрешил ему использовать для его работы. Н. Орлов имел хорошую голову для химического мышления, но очень не искусные руки для экспериментальной работы, а потому ему был крайне необходим для производства опытов, в особенности под большими давлениями, хороший экспериментатор.

Надо здесь заметить, что на средства, отпускаемые мне

НТО и ВСНХ, я приглашал молодых людей — студентов старших курсов или только что окончивших Университет, чтобы они изучиди методы высоких давлений, и получив надлежащую опытность в проведении ответственных опытов, могли бы служить хорошими помощниками научным сотрудникам. Впоследствии из этих молодых людей выходили хорошие химики, занявшие места или в Институте Высоких Давлений, или в Академии Наук, уже в качестве научных сотрудников.

Условия для работы Орлова были превосходными, и его положение в Лаборатории Академии Наук, в качестве старшего химика, было очень прочно; он мог, кроме того, читать лекции и принимать участие и в другой работе в качестве консультанта. Двух лиц в лаборатории Академии Наук он особенно ненавидел: это моего сына Владимира и Г. А. Разуваева; оба они не подавали ему руки. Приехавши один раз в Ленинград, я получил одну бумагу без подписи, в которой критиковалась моя деятельность по управлению химической лабораторией Академии Наук и указывалось, что я нахожусь под влиянием моего сына, который собственно и является начальником лаборатории; все работающие в лаборатории терпят от такого порядка вещей. Когда я узнал, что в Академии Наук некоторое время тому назад была организована особая контрольная комиссия для критики всех учреждений Академии, причем было предложено всем служащим подавать свои заявления о непорядках (насколько помню, без подписи), то мне стало совершенно ясно, кто был автором этой записки. Во время моего об’яснения с Орловым, обнаружились такие его деяния и интриги, что я решил принять энергичные меры и раз на всегда прекратить подобные выходки с его стороны и даже попросить начальство перевести его в другое учреждение. Я так решительно говорил с Орловым относительно его поведения, что он понял, что мое терпение лопнуло и что я более не буду с ним церемониться. Я должен был уехать в Москву, так как через 2-3 дня я отправлялся в Японию. Каково же было мое удивление, когда вслед за мною Орлов приехал в Москву за свой счет, не сказав об этом никому ни одного слова. Он дважды днем заходил ко мне на квартиру и, не застав меня дома, написал записку, в которой умолял принять его по очень важному делу. В 6 часов вечера он был у меня и со слезами на глазах просил моего прощения, давая клятвенное обещание исправиться. Я заявил ему, что я не могу верить его словам, так как он столько раз давал мне обещание относиться к людям по-человечески и без злобы и никогда не сдерживал своих обещаний. «Должен же я, как старший в лаборатории оградить моих ассистентов от незаслуженных оскорблений и нападок» — сказал я.

«Что же должен я теперь сделать, — сказал Орлов, — чтобы заслужить Вашего прощения? — Я готов стать перед Вами на колени и умолять Вас о прощении и готов принести какую- угодно клятву, — только бы Вы меня простили».

«Ни коленопреклонений, ни клятв мне не надо, — ответил я. — Я подобных низостей не уважаю, а единственно, что я потребую от Вас в настоящее время, это сейчас-же написать мне бумагу, в которой Вы должны правдиво изложить, что Вы клеветали на моего сына и что Вы это сделали умышленно, чтобы очернить его в глазах начальства; кроме того, Вы должны дать обещание в дальнейшем прекратить всякие нападки на всех химиков, работающих в моей лаборатории».

Орлов написал такую бумагу в моем присутствии и прибавил, что никогда не забудет моего к нему снисхождения и просил забыть обо всем случившемся, на что я твердо сказал ему, что делаю это в последний раз. Эта бумага после моего приезда из Японии была передана моему сыну, который должен был ее бережно хранить, как доказательство неосновательности возведенных на него обвинений.