Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [161]

Во время одной из моих поездок заграницу, Орлов был арестован ГПУ, но к всеобщему нашему удивлению просидел там только две недели и был выпущен на свободу. Он вернулся в лабораторию в замечательно веселом настроении духа и стал еще более развязным в обращении со своими коллегами по лаборатории. Мне многие говорили, что он, вероятно, купил свою свободу обещанием быть верным слугой этого почтенного учреждения.

Не помню вследствии каких соображений я решил повидать А. Н. Баха; если мне не изменяет память, вопрос, который надо было обсудить с ним, касался предложения сделать проф. Нейберга, директора биологического института в Берлине (Kaiser Wilhelm Institute), членом-корреспондентом Академии Наук. Академик Костычев сильно возражал против такого предложения, и потому мне было необходимо заручиться мнением Баха. После окончания делового разговора я дал понять Баху, что я ничего не имею против того, что я больше не председатель НТО, что вся цель моей жизни, это научная работа, и буду очень признателен, если в ГИПХ’е (Госуд. Институт по Прикл. Химии), где я уже приступил к созданию лаборатории высоких давлений, коллегия НТО пойдет ко мне навстречу и даст возможность развить широко это дело. А. Н. был очень любезен со мной и обещал поддержку. Я должен сказать, что он с этих пор стал очень хорошо относиться ко мне и такие отношения продолжались до окончательного моего от’езда заграницу.

1-го апреля я поехал в первый раз на работу в лабораторию в Берлин. По приезде мы обсудили, какие аппараты необходимо заказать механику Hoffer’y в Mulheim’e, чтобы начать работы под давлениями. Необходимые чертежи моей бомбы я привез с собою, и они были переданы Гофферу для выполнения. Так как аппараты могли быть готовы только месяца через два, т. е. к следующему моему приезду в Берлин, то я с Фрейтагом начал изучать одну реакцию, которая могла идти без давления. Эта реакция заключалась в превращении нерастворимой серно-кислой соли бария (минерал, в природе известен, как тяжелый шпат) в растворимую соль, хлористый барий, для чего мы пропускали хлор через сернокислый барий, положенный в горизонтальную трубу, нагретую до 600° С. Нам удалось при известных условиях получить более 80% превращения сернокислой соли в хлористую. Этот процесс имел практическое значение, и Байерише Ко. тотчас же взяла на эту реакцию патент. Я был очень доволен поработать в новых условиях, — в особенности, принимая во внимание обстоятельство, что мои мысли были сосредоточены только на исследовательской работе, а кроме того вследствие очень дружелюбного отношения ко мне всего персонала центральной лаборатории.

В течении месячного пребывания в Берлине нам удалось закончить эту работу; в это-же время я написал свою речь, которую я должен был произнести в день празднования 35летнего юбилея моей научной деятельности.

Когда я возвращался 1-го мая в Москву, то узнал, что немецкие ученые общества устраивают особую неделю для русских ученых, которые должны сделать доклады о своих последних исследованиях. Было приглашено 20 ученых, наиболее известных по своим научным работам в Германии. Из химиков были приглашены Ипатьев и Чичибабин, из физиков академик Иоффе и Лазарев, физиолог Гурвич (брат химика Гурвича), профессор-доктор (хирург) Федоров и др. Возглавлял эту ученую корпорацию народный комиссар Семашко. Ученая неделя была назначена на конец июня, и мы все должны были приготовить к этому времени соответствующие доклады.

ГЛАВА ВТОРАЯ ЮБИЛЕЙ 35-ЛЕТИЯ МОЕЙ НАУЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В конце 1926 года мои друзья и почитатели моей научной деятельности возбудили вопрос о чествовании моей научной деятельности, так как в феврале 1927 года исполнялось тридцать пять лет со дня появления моей первой научной работы. Новая Коллегия НТУ согласилась на это предложение и испросила согласие на это чествование советского правительства. Для организации празднования моего юбилея была назначена специальная комиссия, при чем главная работа по рассылке приглашений была возложена на А. П. Шахно и М. А. Блоха. Оба они были моими хорошими друзьями и делали все, что было в их власти, но вследствии бюрократической волокиты разослать пригласительные билеты как в СССР, так и заграницей, им удалось только за месяц до дня празднования юбилея и поэтому многие приветствия из отдаленных государств, — из Японии, Америки и т. п., — не могли быть доставлены. Празднование было назначено на 15-ое мая, в час дня, в большой аудитории Политехнического Музея.

По приезду из заграницы и перед празднованием юбилея я должен был с’ездить в Ленинград, чтобы навестить мои лаборатории. Работы шли с большим успехом, и все радовало мою душу, но меня крайне опечалило, когда из уст многих моих коллег и друзей я услышал сожаление и даже обиду, почему мой юбилей справляется в Москве, между тем, как вся моя научная деятельность протекла в Петербурге и Ленинграде. Что я мог ответить? Конечно, я мог сказать, что такова была воля начальства; с другой стороны, в этом была и их вина, так как они не проявили инициативы и не настояли на своем желании устроить празднование в Ленинграде. На этом разговоре мои почитатели и друзья не успокоились и, как я узнал после, решили после московского празднования устроить мне банкет и в Ленинграде. Таким образом выходило, что я буду праздновать свой юбилей по-гоголевски: и на Антона, и на Онуфрия.