Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917 - [29]

Другой председатель Физ.-Хим. Общества Николай Николаевич Бекетов, был человеком совершенно другого характера!

Это был замечательно добрый, деликатный человек, который за всю свою научную жизнь, сначала в Харьковском Университете, а потом в Академии Наук, стяжал себе симпатию и любовь буквально всех людей, которые когда-либо имели с ним дело или просто завели с ним знакомство. Я в своей жизни ни разу не встретил человека (был бы он профессор или бывший студент), который не отозвался бы о личности Бекетова с громадным уважением и любовью. Такие люди, как Н. Н., очень редки, и про него можно сказать, что он был «ученый-святой». Несмотря на свои выдающиеся работы, он был крайне скромным человеком, обходительным и доступным, совершенно лишенным зависти и желания умалить работы других ученых; он был идеальным председателем Общества, и эту должность он исполнял много раз до конца своей долгой жизни. Мне придется не раз вспомнить об этом удивительном человек, оставившем после себя добрую память среди всех русских химиков.

Я могу определенно сказать, что Р. Ф.-Х. О. было моим первым учителем по химии, и каждое посещение заседаний открывало передо мной новые горизонты и знакомило меня с новыми явлениями, до тех пор мне неизвестными.

Весенние экзамены в апреле и мае прошли вполне благополучно, и особенно я имел удовлетворение на экзамене по теоретической механике, на котором я получил от проф. Будаева полный балл и даже похвалу. На экзамене по математике у проф. Рощина мой ответ был также очень хорошим, но на один частный вопрос об интегрировании какого то уравнения я не дал сразу ответа, а мне пришлось некоторое время обдумывать, какой искусственный прием надо применить, чтобы сделать это интегрирование. Подумавши, я дал правильный ответ. На экзамене ассистентом у проф. Рощина был капитан П. А. Шифф — очень хороший математик, преподававший в Академии теорию упругости и проектирование лафетов. После моего ответа он вышел из класса, и я, встретив его, спросил, как он нашел мой ответ? «Ответ Ваш хорош, но все таки Вы не совсем владеете анализом». «Да, господин капитан, — ответил я, — но я ведь химик, и с меня достаточно и этих познаний, а Вы, вероятно, совсем не владеете химическим анализом». Он похлопал меня по плечу и прибавил: «Я знаю, что Вы любите химию, и будете скоро настоящим химиком».

Я привел этот маленький эпизод для того, чтобы показать, какие либеральные отношения существовали между нами слушателями и нашими учителями в Академии. К П. А. Шиффу относились с большим уважением, как к ученому математику, но мы не стесняясь беседовали с ним на различные злободневные темы, и не боялись высказывать свои смелые взгляды.

В то время в Академии существовал очень строгий режим, как относительно учебной жизни, так и моральных отношений, как в стенах Академии, так и вне ее. Никто из слушателей Академии не имел право выходить к доске на экзаменах с какой-либо шпаргалкой; билеты для ответа на экзаменах смешивались самим профессором, и никто не имел права класть их в таком порядке, который был бы известен державшим экзамен. Такие правила существовали и в Артиллерийском Училище. Позднее, когда были увеличены штаты Артиллерийских училищ, — Михайловского и Константиновского, — и когда известное число юнкеров не могло усвоить всего курса, то училищные строевые офицеры стали приходить на помощь юнкерам и на экзаменах клали билеты в таком порядке, что юнкера наперед знали, какой билет им достанется. В наше время это было совершенно не допустимо и считалось бы за позорное деяние.

Что касается моральных отношений, то с этой стороны мы зорко следили за поступками наших товарищей, и если замечали что-либо предосудительное с точки зрения чести гражданина и офицера, то немедленно принимали надлежащие меры. Я помню один случай: один офицер нашего класса (назову его X.), подделал подпись своего товарища с целью взять из заемного капитала 60 рублей с обязательством уплачивать эту сумму вычетом из жалования в течении нескольких месяцев. Когда это обнаружилось, то мы упросили бухгалтера, ведавшего этим капиталом, не поднимать истории, обещав ему расследовать это дело. Общее собрание офицеров решило предложить этому офицеру немедленно подать рапорт об отчислении из Академии; в случае отказа было решено сообщить об этом поступке начальнику Академии. Помню, что по жребию мне и другому офицеру пришлось вести переговоры с X. и уговорить его подать рапорт об отчислении. Мне было очень тяжело вести эти переговоры, так как X. вместе со мной окончил Артиллерийское Училище и мы были в дружеских отношениях. Я никогда не ожидал, что он может быть способным на подобный поступок. Через день после наших переговоров X. подал прошение об отчислении от Академии, и мы ему обещали, что никто не будет знать об его поступке, и что мы не будем ему мешать, если он поступит в другую, Академию, — напр., в Николаевскую, Инженерную и т. п.

Летние месяцы, июнь и июль, предназначались для практических занятий на заводах. Эта работа приносила нам громадную пользу. На младшем курсе мы должны были в течении двух месяцев работать на заводах Колпинском и Обуховском. На первом заводе в течении 5-ти недель мы должны были ознакомиться с кузнечными работами, плавкой чугуна и отливкой изделий, приготовлением стали в пудлинговых и мартеновских печах, с прокаткой болванок, изготовлением брони для судов и т. п. Мы должны были описать подробно производство и сделать карандашем все чертежи установок и печей. Все эти работы мы должны были сдавать руководителю (у нас таковым был кап. А. А. Брике, преподаватель гидравлики) тотчас же по их исполнении. Руководитель жил также в Колпине и ежедневно обходил всех офицеров, наблюдая за ходом работ.