Жизнь номер 2016: Песни девочки не со звёзд - [14]

Я опустилась на мягкие жёлтые иглы. Сердце предчувствовало недоброе.

Мурлыка сел рядом.

— Так вот… Смотри! Тут, в интернате, мы все в одной лодке. Значит, могло быть по-другому. Почему бы не драться друг с другом, а помогать? Насколько было бы легче! В сто миллионов раз!

Я фыркнула.

— Ага! Антон, что ли, бросится помогать? Или Ленка? Им срать на тебя. Из глотки достанут последний кусок.

— А почему?

Я молчала и ухмылялась. Мурлыка ещё раз спросил:

— Почему?

— Ты что, всерьёз ждёшь ответа?

— Конечно. Подумай.

Раньше мне в голову не приходило размышлять отчего Ленка — Ленка, а Антон — это Антон.

— Потому, что они подонки.

Мурлыка поморщился.

— Мика… Нет никаких подонков. Пойми, мозг плетёт нейронную сеть в ответ на внешние обстоятельства. Приспособление к среде! Какая среда, такой человек. Понимаешь?

Я ничего не знала про загадочную «нейронную сеть», которую для чего-то «плетёт мозг». Но не хотелось, чтобы Мурлыка пустился в нудные объяснения, поэтому я сказала:

— В семье «грибников»-наркоманов вырастет один человек, в семье алкашей — другой, а у ЗОЖников — третий.

— Вот именно! — Мурлыка пропустил подколку мимо ушей. — Кем ты была бы на месте Ленки?

— Ленкой. А она, на моём месте, мной, — я озорно пихнула мальчишку рукой. — Вот бы я ей надавала!

— Схватываешь всё на лету! — Мурлыка пихнул меня так, что я опрокинулась в мягкую хвою и расхохоталась. Он прилёг рядом, обнял и зашептал на ушко: — Нет никаких подонков. Все мы — персонажи снов. Вопрос только в том, кому это снится.

Кроны качались, шумели сосновые иглы.

— Кому?

Мурлыка ответил:

— Тебе. Не Котиной Мике, а просто — Тебе.

Снова он за свою муркотню! Ничего не понятно!

Да и плевать! Мы были вдали от ненавистных людей. Лес был украшен, как в Рождество, а меня обнимал настоящий друг. Что ещё нужно для счастья?

Когда-то давно, мы так же лежали с отцом — самым надёжным и умным человеком на свете. Теперь отцом был Мурлыка.

Вспоминалась семья — и веселье, и дрязги. Вымотанный отец и раздражённая мама. Если подумать, всё было не так уж и радужно. Но так устроена память, мы помним лишь то, что хотим, придумывая детали.

— Знаешь, Мурлыка, ведь это не только у нас. Мир — один большой лагерь, где все друг друга грызут. На работе, в семье…

— Недетская мысль. Горжусь ученицей!

— А когда каждый тянет на себя одеяло — одним слишком холодно, а другим слишком жарко.

— Я ж говорил, в основе мира лежит конкуренция.

— Соревноваться можно по-разному…

— Конечно! Можно вот так! — он прижал свои губы к моим. Потом опустился пониже, расстёгивая пуговички на блузке.

Над головой болтались грибы, раскачивались стволы, а в белом полуденном небе сияло жаркое солнце.

Губы Мурлыки скользили всё ниже, а руки трогали грудь. Он расстегнул мой ремень и ширинку, потянул вниз штаны. Я не сопротивлялась — наоборот, приподняла ягодицы. Он целовал мои ноги, ладошки и шею. Потом снял с меня трусы.

Как хорошо, что я подготовилась — хоть и не для него! Жизнь — штука непредсказуемая.

Он целовал меня там, где не бывали ещё ничьи губы. Мне становилось всё жарче и жарче. Потом показалось, что я хочу в туалет и вот-вот наделаю лужу. Я испугалась и застонала. Мурлыка ускорился, и те бабочки, что давно томились внутри, наконец-таки выпорхнули к небесам.

Мы лежали рядом, обнявшись.

— Кажется, ты хотела узнать про мой план?

Надо же! Совершенно вылетело из головы!

— Расскажи.

— Насобираю грибов, насушу и подсыплю в еду.

— Кому?

— Всем. Всему лагерю.

Я повернулась на бок.

— А если кто-то отравится или сойдёт с ума?

— Они и сейчас отравленные сумасшедшие. Грибы им это покажут.

— Нет… Это бред…

— Не больше, чем всё остальное.

— Все догадаются, кто это сделал.

— Конечно. Поэтому, нужно насыпать побольше. Другого шанса не будет.

— Нельзя, чтобы кто-нибудь умер.

— От этих не умирают, не бойся.

— Ты обещаешь?

— Конечно. Хочешь помочь? Выбор есть даже во сне! Пусть иллюзорный, но выбор…

— Ну нет! Ни за что! А сколько тебе их ещё собирать?

— Недолго, ведь были дожди. Пару дней.

Я взяла его руку в свою.

— Не хочу тебя потерять.

Он отстранился.

— Это дело важнее, чем я. Ад — это другие. Но в нашем случае, другие — это ведь мы…

— Что ты имеешь ввиду?

— Ты очень скоро это узнаешь.

Мурлыка достал из малюсенького рюкзачка бутерброды и термос.

— Проголодалась? Держи свою колбасу!

Чай был крепкий и чёрный, как будто смола. В нос бил аромат бергамота.

— Мур, а ты тут давно? Говорят, что тебе девятнадцать.

— Девятнадцать? Мне? — смех звенел, как ручей. — Ты чего? Посмотри на меня! — он расставил худые ручонки.

— А сколько тогда?

— Разве у ветра есть возраст?

— Ты опять за своё…

— Задавая глупый вопрос, не рассчитывай на умный ответ.

— Хорошо, спрошу по-другому. Говорят, что сначала был ты, а уж потом интернат появился…

— Видишь! Умеешь ведь спрашивать правильно… Да, это правда.

Я не смогла удержаться от смеха.

— Чего ты гогочешь? Всё было именно так! Мы, а уж после — всё остальное.

— Мы?

— Да. Мы с тобой.

— Что за бред! Я жила у родителей, а когда… — я проглотила ершистый комок. — А когда меня привезли в интернат, ты здесь уже был.

Мурлыка вздохнул.

— Разве можно верить воспоминаниям? Люди помнят не то, что было, а то, что хотят.