Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - [29]

— Вы плохо знаете Мазуревича. Не стоит, пока не получим кровати, затевать перетасовку.

— Мария Николаевна, я прошу вас сделать все до пятиминутки.

— Хорошо. Мне можно идти?

— Да.

«Что она за человек? — подумала Анна. — Я ее знаю не больше, чем в первый день знакомства. В общем-то исполнительна, но очень уж равнодушная».

Оставшись одна. Анна позвонила Вагнеру.

— Григорий Наумович, смогли бы вы, возвращаясь домой, зайти ко мне?

— С удовольствием, — старческий голос прозвучал обрадованно. — Вы у себя в корпусе? Через полчаса буду.

Вот уж кто готов помочь каждому. 62 года, болен, а на пенсию не уходит. Прекрасный клиницист, прекрасный рентгенолог. Именно с ним следует проконсультироваться, вместе обсудить, как ей лечить Семена Николаевича.

Анна не относилась к категории врачей, которые из-за ложной боязни подорвать свой престиж не обращаются за советами к своим коллегам. И если уж консультируют своих больных, то непременно у профессуры или у какой-нибудь знаменитости.

На пятом курсе ее профессор на разборе истории болезни бросил фразу, позволяющую установить диагноз. Студенты ухватились за диагноз, подсказанный им. Анна, глядя в глаза профессору и покраснев до слез, сказала, что не согласна со всеми. Профессор выслушал ее, ни разу не прервав, а потом с нежностью сказал:

— Голубчик, вы будете врачевать, — и уже с негодованием добавил: — А эти! — махнул рукой и вышел из аудитории.

Анна помнила своего старого профессора и его первые заповеди: «Все подвергать сомнению», и «Не вредить». Теперь, когда у нее был почти двадцатилетний опыт, когда даже ученых мужей она поражала точностью диагностики, уже зная, чем болен пациент и как его нужно лечить, — она все же неизменно проверяла себя. Нередко хитрила — прикидывалась, что меньше знает. И радовалась, когда коллега, горячась, доказывал ее же правоту.

— У вас сегодня усталый вид, — заметил Григорий Наумович, со стариковской медлительностью опускаясь на стул.

«Ты тоже хорош», — подумала Анна, взглянув на Вагнера. Под все еще красивыми чуть выпуклыми глазами — темные круги, худое, с обтянутыми скулами лицо бледно до желтизны.

— Мне не понравился ваш голос по телефону. Чем вы взволнованы?

— Ничуть.

— Все же какие у вас неприятности?

— Да почему же обязательно неприятности?

— Да потому, дорогая, что ко мне обычно адресуются, чтобы… Так в чем дело?

— Вот и не угадали, я хочу проконсультироваться у вас.

Вагнер просиял.

Анна рассказала все о Семене Николаевиче. Григорий Наумович долго молчал, прикрыв глаза рукой.

— Как его лечить? Вполне с вами солидарен. Ему нужен покой, тишина. Убрать все раздражители. Почему даже хроникам, которые начинены антибиотиками, помогает санаторий?

— Режим.

— Это. И отсутствие негативных раздражителей. Человек выключается. Никаких забот. Никаких обязанностей. Полный покой для центральной нервной системы. Мы часто о Павлове вспоминаем в докладах и на конференциях. И забываем о нем в повседневной работе. Дети и молодежь не любят тишины. Тишина необходима больным и старикам. А как же мы угнетаем нашу психику этой немыслимой какофонией. Здесь, на курортах…

Анна знала, Вагнер сел на своего любимого конька, и поспешила спросить:

— Я не опрометчиво поступила, разрешив ему работать?

— Думаю, что нет. Для того, кто жизнь провел праздно, труд в тягость. А для него — эликсир жизни. Хотите знать, почему я не иду на пенсию? Боюсь отправиться к праотцам. Знаете, какая у меня самая сокровенная мечта? Умереть в белом халате.

— Терпеть не могу, когда со смертью заигрывают, — Анна нарочитой резкостью попыталась прикрыть охватившую ее жалость. Она-то знала, как он недолговечен.

— Кстати, я не собираюсь умирать. Особенно теперь, когда приехали вы… Посижу у вас с ребятами и уже не чувствую себя таким одичалым старым псом… Ну, довольно лирических отступлений…

— А давайте-ка я вам смеряю давление.

— Спасибо, докторуля! Я молод, здоров — хоть куда. Пошли-ка, дорогая, по домам.

— Не могу. Столько писанины. — Анна с досадой показала на стопку папок.

— Да уж, писанина — наш бич, — сочувственно вздохнул Вагнер. — Если бы техника пришла к нам на службу и помогла от этой писанины избавиться. Знаете, нам нужны свободные часы, чтобы сидеть и думать. Анализировать. Уточнять диагноз. Допустим, нам, санаторным врачам, еще туда-сюда. А бедный участковый — это безотказная лошадка, которая свой воз тащит всегда в гору. Когда уж там думать! И хотят, чтобы эта лошадка была непогрешимой. Сколько нашего брата ругают за непродуманный диагноз.

— И правильно ругают. Полез в кузов…

— Извините, дорогая, но вы очень уж требовательны.

— А как же! Не знаю, как в других институтах, а у нас каждый поступающий в медицинский обязан был сдать кровь.

— Великолепная традиция.

— Если тебе не подходит белый халат, иди туда, где ты отвечаешь, допустим, за бревна, хотя и за них, конечно, отвечать надо. Но все-таки там бревна, а здесь — люди! — Анна в который раз за последние дни с раздражением подумала о своей предшественнице. Так по трафарету лечить: «Фтивазид, паск», «паск, фтивазид». Сколько пропало санаторных дней у больных!

Вагнер, помолчав, поднялся.