Жизнь некрасивой женщины - [35]

Анатолия издевалась. Она теперь отошла от двери, стояла подбоченясь, щурилась по обыкновению и даже пристукивала каблучками.

— Ну, еще что скажешь? — смеялась она. — Пойми, мне неинтересны обстоятельства твоей жизни, они мало меня занимают. Маркиза Рокамболь, красавица! Ха-ха-ха!

— Никто еще не знает, как нам случится в жизни встретиться, — сказала я, стараясь не выдать волнения, — но ваши слова и вы сами — чудовищны. Ведь вы стоите на пороге моего дома, под моим кровом, вправе ли вы отказать мне, не приютить на одну ночь? Ведь я же даю вам слово, что уйду с рассветом и больше никогда вас не потревожу!

— Убирайся вон, — медленно и зло сквозь зубы процедила тетка, — заражайся скарлатиной, умирай от порока сердца, замерзай на улице. Нам это безразлично! Убирайся вон! — И она захлопнула передо мной дверь.

Я очутилась в полной темноте. Первой мыслью было звонить, звонить, неистово стучать, вызвать маму, объясниться, рассказать ей все. Но мысль, что это бурное объяснение будет интересным зрелищем для Алексеева и «компании», что наши гости будут случайными свидетелями этой сцены… Гордость удержала меня.

Вторым желанием было сесть здесь, на теплой лестнице, и подремать до рассвета у родного порога. Я так боялась мороза, улицы, у меня не было больше сил идти снова к Александровскому вокзалу на Вторую Брестскую.

Но провести ночь на пороге своего дома, на лестнице, как нищей, было таким унижением, что я стала как только можно скорее ощупью, держась за перила, спускаться вниз по лестнице. Так же ощупью я добралась до двери лифтерши и постучала:

— Даша, простите, что тревожу вас, но я ухожу. Отоприте, пожалуйста, мне парадное.

— Господи, куда ж это вы среди ночи? Ведь только что пришли.

— А я на минутку заходила, мне только кое-что передать надо было! — как можно веселее сказала я.

Даша недоверчиво на меня посмотрела.

— Да куда ж это вы одна среди ночи идете? — не унималась она.

— А я не одна, — тем же веселым тоном продолжала я, — меня Васильев в машине на углу переулка дожидается.

— Вот как дочерей замуж отдавать! — полушутливо ворчала Даша. — С мужем как в воду канет, а приехала среди ночи, так нет того, чтобы ночку у матери переночевать, куда!.. Муж, видите ли, ждет в машине… — И она захлопнула за мной большие стеклянные двери парадного.

Опять ночь и полное одиночество.

Я не могла сразу охватить всего случившегося, но при моем характере мамы для меня больше не существовало. Я все еще не могла отойти от родного порога.

Потом перешла на противоположный тротуар. Там, прислонившись к каменной ограде, я долго еще смотрела в родные, ярко освещенные окна, и слезы не переставая лились из моих глаз.

Испуганная Александра Ивановна тоже не хотела меня впускать.

— Что вы! Что вы! У меня девочки в сильнейшей скарлатине, ведь у вас порок сердца, для взрослых это бывает смертельно, а для вас тем более! Ни за что не впущу, не буду на свою душу грех брать. Да разве сам Николай Алексеевич вас не предупреждал? — удивлялась она.

— Прошу вас, впустите меня переночевать! — просила я. — Зараза мне не страшна, мне совершенно негде провести сегодняшнюю ночь. Пожалуйста…

И она меня впустила. Я не потревожила ее, потому что она все равно не спала.

— Измучилась я с ними! — жаловалась Александра Ивановна. — Одна, Матвей меня бросил, заразы испугался, к матери своей временно переехал. А я вот пятую ночь на ногах, сейчас самые тяжелые дни, сыпь. Да слава Богу, хоть квартира отдельная, уберегла девочек от больницы, наш знакомый домашний доктор лечит…

— Идите ложитесь, отдыхайте, — сказала я, — покажите лекарства и скажите только, через какой промежуток давать. Я подежурю около девочек, спите спокойно…

Наутро меня сменила Александра Ивановна. Я развязала узелок с едой, и мы с ней с удовольствием поели.

Не представляя себе, что теперь буду делать, где жить, измученная и усталая, я сидела в кресле, чувствуя, как сон и безразличие сковывают тело. Глаза закрывались, сознание туманилось.

И тут случилось нечто, что еще раз убедило меня в том, что Ника — моя судьба.

В день побега он вернулся в монастырскую гостиницу. Прочтя записку, не зная еще, верить ли в мое самоубийство, он на всякий случай примчался в Москву, прямо на Поварскую. Мама сама открыла ему дверь и сказала, что меня не было. Тогда без всякой надежды, с горя он заехал к Александре Ивановне и увидел меня, спящую в кресле.

Таким я никогда его не видела. Когда он обнимал меня, руки его дрожали и глаза были полны слез.

— Какое счастье, что ты жива, Курчонок! Какое счастье! — повторял он, целуя меня. — Я совсем от горя голову потерял! Ну зачем же ты опять от меня убежала?!

— Ника… — плача, говорила я. — Я больше никогда от тебя не убегу, бежать мне теперь некуда. Мама прокляла меня, и на всем свете у меня больше никого, кроме тебя, нет…

23

Я переживала потерю матери очень тяжело. Но внутренняя дисциплина, привитая с детства, не позволяла распускаться, и я не разрешала себе плакать.

С Никой отношения во многом изменились. Казалось, он стал мягче, и в нашу жизнь точно прорвался луч солнца, но, увы, только на единый миг…

Он преподнес мне необыкновенную новость, а именно то самое дело, которое держал в секрете и которым собирался всех удивить.