Жизнь некрасивой женщины - [29]

— Ах ты, Господи! — уже в отчаянии сказала я. — Да не в этом дело: на той ли улице, на другой ли, у той или иной хозяйки… Хоть во дворце из золота — нигде не могу и не буду с тобой жить. Вот ты что пойми!..

Мы все шагали и шагали по улицам, ноги замерзли, я вся посинела. Ника это заметил и стал звать на горячий завтрак, на чашку кофе.

— Ладно! — вдруг зло отрубил он; его лицо помрачнело, и я встретила знакомый оловянный взгляд. — Я понял: я тебе противен, все это комедия была, но только не думал я, что ты с Богом будешь шутить и даже на венец плюнешь… Но уж коли среди ночи от меня убежала, коли так решила, что же, попробуй поживи самостоятельно… Но прошу об одном… И ты должна исполнить мое желание — ведь ты расстаешься со мной навсегда. Имею же я право попросить тебя о последнем?

— Проси, постараюсь исполнить…

— Сегодня вечером в последний раз отужинай со мной в «Ампире». Неужели так вот, сейчас на всю жизнь расстанемся?

— Зачем это? — Я испугалась. — Зачем?.. Все у тебя не просто, любишь ты помпы… не можешь иначе… и для чего?.. Или ты напьешься и будешь все вокруг себя крушить, или будешь мне сердце терзать разговорами.

— Даю слово, — торжественно сказал он, — не напьюсь, бить никого не буду и разговорами тебя терзать тоже не буду!

— Нет у тебя слова, — ответила я.

— На этот раз будет. Ты уходишь от меня… бросаешь… видишь, я не кричу, не скандалю, ни на чем не настаиваю. За что же обижаешь? В последний раз прошу тебя!..

Мне стало жаль его. Я обещала, и мы наконец расстались. Как ни странно, но ужас, сковавший мое сердце отчаянием, когда я увидела перед собою Васильева, вдруг прошел, уступив место чувству какого-то радостного удовлетворения. Мне казалось, я убедила его и, может быть, он поможет мне, не выписываясь со Второй Брестской, устроиться на работу. А пока не подыщу себе угла, поживу еще немного у Софьи Артуровны. Не зверь же он, в самом деле. Вот встретились, говорил он со мной по-человечески, и я не буду озлоблять его, исполню его желание, приду вечером в «Ампир».

В простом домашнем платье я неуверенно вошла в залитый яркими огнями зал «Ампира» и нерешительно остановилась. К моему удивлению, столик номер тринадцать был занят какими-то людьми; может быть, это были гости Васильева, а сам он еще не приехал?.. Но в это время откуда-то сбоку вышел и подхватил меня под руку Васильев.

— Удивилась? — спросил он. — Да, столик номер тринадцать уже больше не наш. Я отказался от него. Покидаю Москву года на два… хочу лететь на дальний Север… Не ожидала? — Ника вел меня к самому дальнему столику, стоявшему сбоку эстрады. — Здесь мы мало кому видны, — продолжал он, — посидим в уголке, насмотрюсь на тебя в последний раз и спокойно поговорим на прощанье…

Мне навстречу из-за занятого Никой столика встал его любимец бортмеханик, веселый, плотный, высокий и бесконечно преданный Васильеву украинец Гриценко. Я обрадовалась этой неожиданной встрече, так как присутствие третьего исключало интимные разговоры.

В душе я очень удивлялась необыкновенному спокойствию Васильева. «Неужели он так искусно умеет играть?» — думала я.

Мы сели. Он протянул мне карту заказов, и я стала машинально читать подряд названия блюд, плохо соображая, что они означают. Потом совершенно случайно взглянула на Нику, и сердце мое неприятно сжалось: его взгляд, точно пойманный на чем-то плохом, быстро метнулся в сторону, затем Ника потупил глаза, скрыв от меня их выражение, но я уже успела поймать в них недобрый огонек. «Уж не задумал ли он что-нибудь?» Я передала ему карту меню.

— Что хочешь заказывай, — сказала я упавшим голосом, чувствуя, как какое-то зловещее предчувствие неприятно холодит душу.

Но Ника уже по-доброму улыбался, шутил. Подали ужин. На столе появилось серебряное ведерко с запотевшими от холода бутылками вина.

Зал наполнялся народом. Москвичи приезжали после театров, концертов, оперетты — поужинать. Гриценко был весь поглощен эстрадными номерами, а мы разговаривали о Севере, о научной экспедиции, климате.

— Договор подписал на два года. Тебе не скучно будет без меня? — неожиданно спросил он.

— Я могу быть только рада за тебя, — ответила я, — два года без ресторанов, без бегов, без цыган пойдут тебе только на пользу.

— «Рада, рада», — передразнил он, — конечно, рада, вижу, что от счастья сияешь… ты даже скрыть этого не умеешь. Еще бы! Думала ли ты, что я так легко и быстро откажусь от тебя?.. А?.. — Он заговорил медленнее: — Да… бывает так… вот любишь, любишь, горишь, ну прямо сгораешь от любви, а потом вдруг… посмотришь — все и сгорело… и любви как не бывало… и за что только я тебя любил? Разве только за то, что ты никогда меня не любила?..

Мне почему-то от его слов становилось по-настоящему страшно, а он продолжал:

— Ты не сердись на меня, что так говорю, это я со зла… тебя есть за что любить. Вот, например, за твою храбрость! Помнишь, как я тебя на второй день нашего знакомства на разведочный аппарат посадил, в лодочку, и ты не дрогнула?.. Или вот сейчас: не побоялась прийти на «последнее свидание», ведь со мной шутки плохи, а ты пришла. Или, может быть, ты думаешь, я, как твой теноришко Юдин, сделаю?.. Прощусь с тобой, а как уйдешь, так от любви и застрелюсь?! Нет!.. Фрак и белая хризантема в петлице — это нам непонятно… Мы, тверские мужички, как дубы крепкие, нас не проймешь… — Его глаза внимательно и пытливо всматривались в меня.