Жизнь некрасивой женщины - [20]

Бледная, дрожащая, с непередаваемо страдальческим выражением лица, без шляпы, даже без пальто, вся продрогшая, передо мной стояла мама, прижимая к груди какого-то серого котенка.

Не говоря ни слова (так как в передней нас могли услышать жильцы), мы быстро прошли в комнаты.

— Что с тобой?! — Заспанная, в белых, торчащих во все стороны папильотках голова тетки поднялась с подушек.

Мама молча спустила на пол котенка, села в кресло и посмотрела на нас: темные круги, словно нарисованные углем, легли под ее глазами; в лице кровинки не было.

— Этот подлец выгнал меня вон из дома среди ночи… Я провела ночь у священника, который приютил меня… Я шла до Апрелевки пешком вот с этим котенком на руках… Я вся продрогла… Вчера после ужина этот негодяй ушел в волисполком. Явился он совершенно пьяный с представителями волисполкома и двумя милиционерами: «Выселяйте отсюда вон, к черту, эту княгиню! — орал он. — Дочь ее от меня уехала, гоните вон и эту старую каргу!» — После целого потока ругательств он сел и несколькими словами, написанными вкось и вкривь на той бумаге, которая утверждала за ним Петровское, подарил дом и парк обратно детям Поволжья… Как еще он меня не убил!.. — Мама перевела дыхание, взглянула на меня с укором, потом торжественно продолжала: — Христианская религия говорит о том, что мы, теряя любимого человека, должны сказать: «Бог дал — Бог взял», а о мирском благе и благополучии материальном — тем более. Все это тлен и суета, мы получили неожиданно и так же неожиданно потеряли, но… — тут мама подняла глаза и указательный палец к небу, — но я зову сюда к нам на дом священника, сегодня же, сию минуту, он служит молебен, кропит святой водой наши стены, и ты даешь мне клятву с целованием креста, что никогда, никогда не подашь этому преступнику, негодяю, авантюристу, подлецу руки. Слышишь? Никогда! Иначе… я прокляну тебя моим материнским проклятием!

— Мама! Мама! — я бросилась ей на шею и стала целовать. — Давно бы так! Какое счастье, наконец-то вы поняли этого человека! Бог с ним, со всем этим благополучием, со всеми его деньгами и возможностями, лишь бы он оставил нас наконец!..

Как неопытна, как легковерна и доверчива я была и как еще любила свою мать! Переполненная негодованием и ненавистью к Васильеву за его поступок, я готова была убить его.

Итак, я во всем согласилась с матерью и безоговорочно ей поверила. Я ни минуты не предполагала, что хотя происшедшее между нею и Васильевым и было передано правильно, но корень всего случившегося был от меня ею скрыт. Она знала: узнай я правду — я не была бы на ее стороне.

Мама немедленно вызвала из церкви Ржевской Божьей матери (нашего прихода) маленького седого и довольно бестолкового священника.

После молебна мама устроила завтрак и кофе, в течение которого с энтузиазмом рассказывала священнику о дьявольском наваждении, нахлынувшем на наш дом, о преступном, ужасном человеке, а священник, подслеповатый, глуховатый, все моргал грустными серыми глазками, озирался по сторонам, а потом внезапно спросил:

— Что ж он, коммунист, что ли?

14

Конечно, ни о какой визе за границу мы не хлопотали и по многим причинам не ответили на письмо Львова. Мама удвоила надзор за мной; ей все время казалось, что я теперь начну вести себя безнравственно, и ее подозрения меня очень оскорбляли. Я старалась всеми силами забыть о несчастье, которое со мной произошло, а мама своим недоверием только напоминала мне о нем, в чем ей помогала Анатолия. «Девушка, которая перешла запретный „рубикон“, обычно всегда распускается», — говорила она.

В маленькой, уютной квартире профессора Понятского, находившейся на Малой Дмитровке, во дворе при Коммунистическом университете им. Свердлова, меня тепло и радостно встретили сам Николай Сергеевич Понятский, его сестра Анна Сергеевна и младший брат Владимир Сергеевич. Я стала бывать по-прежнему в этой интересной и радушной семье. Опять по вечерам играла Грига в четыре руки с Николаем Сергеевичем. Он предлагал мне сделаться его лаборанткой, но я предпочла работу при библиотеке университета в качестве переводчицы. Работала на дому, что было очень удобно. Труд переводчицы оплачивался очень неплохо, а главное — я имела хороший паек.

Меня очень радовала наша растущая дружба с Никитой Красовским. Благодаря ему двери МХАТа на все спектакли были для меня открыты. В отдельной квартире Красовских на Арбате в доме 51 часто собирались артисты: пели, играли, читали, танцевали, и бывало очень весело.

Разрыв с Васильевым, потеря Петровского и возвращение в Москву произвели среди некоторых наших знакомых целую сенсацию. Эти люди под личиной дружбы и лицемерного участия плохо скрывали свое безумное любопытство. Теперь они как мухи роились около нашего всегда гостеприимного стола, выпытывая, выспрашивая обо всем простодушную и доверчивую маму.

Нашлись среди них и такие, кто искал связей с летным миром и услужливо наводил справки о Васильеве для того, чтобы, как следует обсосав и пережевав последние, передавать их нам.

Таким образом мы узнали, что после долгого и беспробудного пьянства Васильев выехал на испытательные полеты в Петроград.