Жизнь некрасивой женщины - [2]

Она оставалась по-прежнему красивой, обладала чудными черными косами, ослепительной улыбкой южанки и прекрасным цветом лица.

Как я умоляла маму не разрешать Анатолии переезжать к нам! Как упрашивала! И мама, казалось, сама была против, но настойчивая Анатолия приходила к нам обедать ежедневно и, притаскивая узелок за узелком, оставалась у нас под любыми предлогами ночевать, пока, наконец, не осталась навсегда.

Эгоистичная, злобная, она очень быстро восстановила против нас всех жильцов коммунальной квартиры. Работать Анатолия не желала: жила на продажу наших вещей и брала уроки кройки и шитья у какой-то бывшей известной портнихи за баснословные деньги, которые платила та же мама.

Анатолия в свое время окончила в Париже полный курс «Института красоты». В свои сорок два года она выглядела едва на тридцать лет. Полдня она проводила в ванной комнате, не давая никому помыться, а ночью нарушала покой квартиры шумом воды, грохотом тазов и бесконечным шлепаньем туфель по коридору и хлопаньем дверей.

Никакие уговоры и просьбы на Анатолию не действовали; она саркастически улыбалась и, презрительно щуря глаза, отвечала:

— В этой пошлой жизни мне ничего не осталось, кроме культа тела, а до чужих вкусов и привычек мне дела нет!..

Это создание запиралось в ванной, чтобы делать себе разнообразные массажи и притирания. Анатолия страшно боялась, как бы мы не узнали ее секретов. Заказывая на мамины деньги мази и кремы, она тщательно прятала их в свой шкафчик, запирая его на ключ. Ключ этот, ложась спать, клала себе под подушку.

К тому же, видя мужчину любого возраста, Анатолия начинала вести себя совершенно непристойно: она кривлялась и смотрела на него такими жадными глазами, что новичок убегал, найдя удобный предлог, без оглядки, а бывалый волокита отходил в сторону. Даже ее красота не помогала. Именно эти дикие атаки и отталкивали мужчин, когда она, томно заведя глаза, готова была положить голову на плечо мало знакомого соседа.

До революции бабушка отчаялась выдать ее замуж. Не зная, как найти Анатолии жениха, бабушка при полном достатке решила сдавать одну комнату в своей квартире бедному студенту, взяв его на полный пансион. Но как вкусно она ни кормила своего жильца, как ни ухаживала за ним, как ни заманивала приданым и родством с княгиней — ничего не помогало!..

Студенты сбегали один за другим от красивой и богатой невесты.

Революция еще больше озлобила Анатолию, и с ее вселением на Поварскую наша жизнь была отравлена навсегда.

Временно мы не служили: мама была еще очень слаба от перенесенного брюшняка, меня она тоже пока не хотела пускать на работу, так как во время ее болезни я так много физически трудилась, что сердце мое часто просто отказывалось работать. Анатолия нам заявила: «Я не настолько глупа, чтобы идти работать!»

Эти обстоятельства послужили одному из жильцов — Алексееву — поводом для преследования нас как «нетрудового элемента», разлагающего квартиру. Тогда Анатолия, выходя на кухню, стала демонстративно разговаривать со мной и мамой на французском языке, и, хотя мы нарочно отвечали ей по-русски, она продолжала «французить».

Если мама, выйдя из терпения, делала ей при всех на кухне замечание: «Таля, при посторонних людях невежливо говорить на иностранном языке!» — Анатолия вся расцветала, так как ей только и нужен был предлог, чтобы вступить в спор. Она обводила кухню удивленным, невидящим взглядом и отвечала:

«Я здесь никаких людей не вижу… ах, вот эти… но ведь они утверждают, что произошли от обезьян!»

Такие реплики приводили нас в ужас, а жильцов — в бешенство. Так мало-помалу все жильцы квартиры нас возненавидели и примкнули к Алексееву.

3

1922 год — начало НЭПа: открылись магазины, рестораны, казино, началась оживленная торговля, возобновились скачки, бега.

Началась масленая неделя. Тринадцатого февраля я с давнишним нашим знакомым Виталием возвращалась из студии Немировича-Данченко, где мы смотрели «Дочь мадам Анго». После спектакля Виталий, как всегда, провожал меня.

— Разрешите зайти на минутку к вам? — попросил он, когда мы подошли к парадному.

— Конечно, — согласилась я. — Ведь вы знаете, как мама всем рада. Идемте!

Через какие-нибудь десять минут мама, Анатолия, Виталий и я сидели уже за чаем.

Маме очень нравилось слушать наши рассказы о спектаклях, а иногда и споры. Так было и на этот раз.

Стрелка часов шла к двенадцати, а мы, увлеченные горячим спором, даже не услышали в передней звонка.

Послышался легкий стук в дверь, которая тут же приотворилась. Просунулась испуганная, заспанная голова старушки Грязновой.

— Екатерина Прокофьевна, матушка, — свистящей скороговоркой зашептала она, — к вам какой-то в рыжей меховой дохе…

Голова Грязновой еще не успела скрыться, как что-то большое, рыжее, мохнатое, вроде медведя, выросло сзади и, отстранив ее, вошло в наши комнаты и заговорило:

— Простите за поздний час… я по рекомендации Прянишниковых… скупаю старинные вещи… спешу, ночью прилетел, а уж завтра на рассвете вылетаю снова…

Мама с незнакомцем прошли во вторую комнату.

Виталий, тетка и я удивленно переглянулись, и поневоле разговор наш оборвался. У меня еще стояло в глазах русское, с широким носом лицо, голубые, немного нахальные глаза и властный голос.