Жизнь наверху - [30]

К моему удивлению, слезы навернулись мне на глаза.

— Мир праху ее.

— Так говорит Моурин. Она всегда так говорит — с первого дня нашего знакомства. Вы счастливы теперь, Джо?

— Счастлив… как все.— Я не мог сказать иначе. Я не мог соврать ему, потому что он был мужем Элис. И он хорошо это понимал.

— Счастлив, но не до головокружения. Счастлив, как все. И у вас есть дочь.

— И сын.

— Но сын — это мамочкин сынок.

— И дедушкин.

— А дочка — ваша. Так случается иногда.

— Это может случиться и с вами,— сказал я.

Я поднялся — не без некоторого труда. Мое кресло хотя и не было таким исчадием двадцатого века, как кресло Джорджа, все же как бы вынуждало меня оставаться в полугоризонтальном положении.

— Вы еле стоите на ногах,— сказал Джордж.— Я отвезу вас домой.— Он внезапно утратил свою агрессивную настойчивость и, видимо, забыл про мой оставшийся нетронутым лафитный стакан.

В автомобиле мы не разговаривали, но Джордж, казалось, был чрезвычайно доволен чем-то. Я догадывался, что доставляло ему такую радость, почему время от времени он едва удерживался, чтобы не хмыкнуть от удовольствия. И я чувствовал, как моя неприязнь к нему начинает таять. Он вышел из машины и проводил меня до садовой калитки. Я с облегчением заметил, что в окнах у нас света нет. Я снова был дома, а в саду уже распустились ипомеи и вьюнок. Они распустились еще до моего отъезда в Лондон — голубые, розовые, бледно-лиловые и алые цветы, но я не замечал их при свете дня, а теперь увидел в лунном сиянии.

— Зайдемте, выпьем,— предложил я Джорджу.

— Уже поздно,— сказал он.— Спасибо тем не менее.

— Приезжайте к нам как-нибудь с Моурин,— сказал я, когда он садился в машину.

— С радостью,— сказал он.— Спокойной ночи, Джо.

Дверца машины захлопнулась. Это был основательный, солидный звук, словно задвинули дверь международного вагона. У Джорджа был теперь «мерседес». Я глядел ему вслед, пока он не скрылся из виду, а затем отворил парадную дверь. Но я не сразу вошел в дом: стоя вполоборота, я бросил последний взгляд через плечо. Все теперь стало на свое место, и боль прошла, подумал я, а Уорли все тот же, Уорли победил в конце концов. Новая жена родит Джорджу детей, а мертвая будет покоиться с миром. Я вошел в дом, осторожно притворил дверь и достал из портфеля цветную пленку и медвежонка.

6

— Вы можете воспользоваться нашим проигрывателем для пластинок, если хотите, Герда.

— Благодарю вас, мистер Лэмптон.

Она наклонила голову так, словно намеревалась сделать реверанс. Пухленькая, белокурая, она казалась очень податливой. Не в первый раз у меня мелькнула мысль: интересно, как бы она поступила, если бы я повел решительную атаку? Как в таких случаях начинают? «Вы очень славная девушка, очень славная девушка»,— и потрепать по розовой щечке. «У меня есть для вас небольшой подарочек…» Но у меня не было для нее небольшого подарочка, и я не заводил интрижек со служанками, впрочем, она была не совсем служанкой: ее отец был одним из наших заказчиков, и она приехала в Англию, чтобы изучать язык. Так что она была скорее как бы членом семьи. В наше время прислуги как таковой уже не существует, я родился для этого слишком поздно.

— Сейчас в Гамбурге мы бы все на улицах были,— сказала Герда.— Мы бы на улицах танцевали даже.

— У нас здесь для этого не особенно благоприятные условия,— сказал я.— Но сегодня вечером в городе будет фланелевый бал.

Она сморщила носик.

— Вы танцуете в фланелевых платьях?

— Женщинам можно надеть просто летние платья.

Я поглядел поверх ее плеч на расписанную стену.

Жалюзи на кухонном окне были приспущены, и от этого на всем лежали полосы тени. На расписанных стенах появились царапины, которых я раньше не замечал.

Платье Сьюзен в последнем ревю, называвшемся «Ночь и день», обтягивало ее, как перчатка, и не доходило до колен, но не так же оно ее обтягивало? Я поднял жалюзи и снова поглядел на стенную роспись. Теперь резкая линия между ног и очертания грудей стали менее четкими.

— Слишком холодно для летних платьев,— сказала Герда.

— Не обязательно их надевать,— сказал я.— Но, может быть, еще потеплеет.

— Меня уже не будет здесь,— сказала Герда.

Она присела на стул возле откидного стола и вытащила из кармана пачку сигарет. Я зажег для нее спичку.

— Спасибо,— сказала она.— Вы очень добры. Когда я вернусь домой, я совсем не буду курить. Мой отец этого не любит.

Она была без чулок; когда она закинула ногу на ногу, золотистый пушок у нее на ногах засверкал, словно блестки.

— Думаю, что ваш отец прав,— сказал я.

— Вы очень похожи на моего отца, мистер Лэмптон. Он такой же крупный мужчина и очень добрый. Мне было очень хорошо у вас.

— Тогда почему же вы хотите нас покинуть?

— Мой отец нездоров.

— Как жаль,— сказал я.

— Поэтому мне придется очень скоро уехать.

— Нам очень жаль расставаться с вами. Барбара будет скучать по вас.

— Нет.— Она покачала головой.— Маленькие дети скучают только по своим папе и маме. Так и должно быть. А Барбара папина дочка, верно?

— Да, так случается иногда,— сказал я.

— У меня тоже так, хотя я очень люблю и маму.

Она качнула ногой, и блестки потухли. Теперь ее ноги не были просто предметом, на который приятно смотреть, они стали предметом, которого хочется коснуться, погладить, ощущая эти шелковистые волоски под рукой. Я с трудом отвел глаза. Пожалуй, хорошо, что она уезжает.