Жизнь на льдине - [38]

Проснулся Теодорыч (он перед дежурством отдыхал). Увидел, что нас нет в палатке, и хотел уже вылезать из спального мешка, подумав: на льдине что-то случилось… Но, услышав наши голоса, успокоился и продолжал лежать в мешке. Он говорит, что долго спать не удастся, так как нервы взвинчены: все время прислушиваешься к ветру. Я его хорошо понимаю: у всех нас такое же напряженное состояние.

Удивительно, как отдыхает Теодорыч: лежит с закрытыми глазами, как будто спит, а сам все слышит.

Вечером я писал статью в «Правду» об итогах трехмесячной работы на льдине.

Получил от своей любимой родной Володички телеграмму о том, что она с 15 августа едет лечиться в Ессентуки. Радуюсь, что она будет отдыхать. Я о ней все время беспокоюсь. Здесь, на льдине, я о себе очень мало думаю. Ее здоровье меня больше беспокоит: хочется, чтобы она поправилась и окрепла.

12 августа

Арктика продолжает напоминать о себе, как бы опасаясь, что мы забудемся, предадимся благодушию, покою и развлечениям. Дует ветер силой до двенадцати метров в секунду. Идет мокрый снег, температура — минус один градус. С утра нельзя было вытаскивать батометры, так как они по-прежнему прижаты к краю лунки. Петр, Петрович, чтобы не пропадало даром время, обрабатывает материалы и пишет статью о дрейфе.

Солнце снова прорвалось между облаками, и Женя сумел нанести одну астрономическую линию. Но надо еще вторую «поймать».

Теодорыч после завтрака лег спать. Я все время ходил, очищая базы от снега, так как они наполовину скрыты под сугробами. Баулы с керосином тоже совсем занесло.

После полудня Женя снова «поймал» солнце, нанес вторую линию и определил наше местонахождение. Оказывается, за сутки мы прошли еще шестнадцать миль на юг и находимся на северной широте 87 градусов и 20 минут. Такого быстрого дрейфа у нас еще не было за все время жизни на льдине.

— Будем мчаться еще скорее, — предсказывает Петрович.

Теодорыч принял большую радиограмму; объявлен конкурс среди советских радиолюбителей: кто из них надежно свяжется с Кренкелем; в качестве премии обещан радиоприемник.

Я сварил обед. После обеда решили отдохнуть. Особенно уговаривал я спать Теодорыча, так как ему ночью придется потрудиться: с острова Рудольфа нам сообщили, что четырехмоторный самолет Леваневского вылетает из Москвы на Аляску и надо за ним следить.

Всю ночь до утра и потом целый день Эрнст не спал: он слушал радиостанцию самолета Леваневского. Я принес чаю Теодорычу, так как он непрерывно занят.

Дрейф наш немного ослаб, трос уже можно выбирать. Я разбудил Петровича, чтобы идти к лебедке. Ширшов только что лег, и ему очень не хотелось вылезать из спального мешка. Поворчав немного, он быстро поднялся. Пошли вдвоем к лунке — выбирать трос из глубины Северного Ледовитого океана.

13 августа

Несмотря на то что я лег только в пять часов утра, долго спать не смог. Через два часа я уже вылез из мешка, чтобы спросить, где самолет Леваневского. У нас опять слабая надежда, что этот — третий — трансполярный самолет завернет к нам и Леваневский сбросит горелки для примусов, которые мы просили, письма от родных и газеты.

Петрович продолжал делать полную гидрологическую станцию. Я вскипятил чай. предложил Теодорычу, но он не захотел его пить. Тогда я приготовил ему кофе и отнес в радиорубку.

После завтрака Женя устанавливал палатку, готовясь к гравитационным наблюдениям. Я ремонтировал примус, потом варил обед.

Почти каждые пять минут бегал на радиостанцию, спрашивал, слышно ли что-нибудь от Леваневского. Эрнст отвечал неизменно, что самолет идет в тяжелых условиях: при сильных встречных ветрах, скорость которых достигает ста километров в час…

— Стекла кабины самолета покрыты изморозью, — говорит Кренкель и быстро записывает это сообщение в радиожурнал.

Потом мы узнаем, что самолет пролетает над Северным полюсом.

«Достался он нам трудно», — сообщил Леваневский.

Мы-то знаем, что это тяжелый путь, особенно в облачности и при встречном ветре!

Вскоре мы узнали, что у самолета отказал правый крайний мотор.

«Идем на трех очень тяжело, идем в сплошных облаках…» — передавали с самолета.

Это сообщение пронзило всех, как электрическим током. Мы поняли, что положение очень серьезно. Если такой стойкий, рассудительный и опытный летчик, как Леваневский, радировал об этом, то, стало быть, экипажу очень трудно… Все почувствовали такую боль, будто в душе что-то оборвалось.

Я сварил Эрнсту кофе, чтобы он не заснул, так как Теодорыч уже вторые сутки сидит с наушниками в радиорубке.

Женя к этому времени установил палатку и все свои гравитационные приборы. Завтра с утра он начнет суточную серию наблюдений. Петрович опустил четыре батометра на глубину четыре тысячи метров. Вскоре он пришел обедать и сказал:

— Отдохнем немножко, потом начнем вытаскивать батометры.

Мы были озабочены, сидели в палатке молча и курили. Потом я встал и сказал:

— Ну, Петрович, пойдем накачивать «разлуку».

Так мы в шутку называем нашу ручную гидрологическую лебедку, с помощью которой поднимаем батометры.

Время было уже предвечернее, от Леваневского! больше никаких сообщений не принимали. Это молчание очень нас волновало и беспокоило, но мы продолжали трудиться. Думаем, что он продолжает лететь впереди на трех моторах, а радиостанция у него «скисла», как случилось у самолета Водопьянова, когда мы садились на Северном полюсе.