Жизнь на льдине - [18]

— Чкалов находится на полпути между Рудольфом и полюсом.

С борта самолета передали:

«Идем по 58-му меридиану к полюсу. Справа — циклон. Слева — ровный облачный слой».

Через некоторое время мы услышали какой-то гул… Самолет Чкалова?!

Женя выскочил на улицу — ничего нет! Но тут же он прибежал обратно и кричит мне через дверь:

— Да, это Чкалов, но самолета не видно, сплошная облачность! Мотор слышу отлично…

Это было в пять часов пятьдесят минут утра.

Все выскочили из палатки. Послали тысячу проклятий облакам. Когда не надо, на небе ясно, а вот в этот, самый дорогой для нас момент, все закрыто облаками. Мы так надеялись, что Чкалов увидит нашу станцию и сбросит хоть одну газетку, а может быть, и письма из дому. Ведь мы их так ждали!

Гул мотора становился все тише и тише. Самолет уходил на север. У нас было настолько возбужденное состояние, что трудно описать. Просто злость разбирала, что люди еще не в состоянии навести порядок в небесном хозяйстве.

Кончился и гул мотора. Эрнст сказал мне:

— Дмитрич, давай запустим аварийку, ветра нет, а аккумуляторы сели. Боюсь, как бы не подвести чкаловских ребят; ведь мы для них — самый последний советский пункт, который может долго их слушать.

Я принес самолетную стремянку. Поставил на нее мотор, укрепил шелковой веревкой и запустил его на полчаса. Потом Эрнст послушал в назначенный срок самолет Чкалова и опять запустил мотор.

Погода отвратительная. Настроение наше под стать погоде. На улице одежда мокнет, на кухне тает снег, стены валятся. В радиорубке стало сильно капать.

Теодорыч принес чкаловскую радиограмму. Мы прочли: «Перевалили полюс. Попутный ветер. Видим ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое».

Так хочется послать чкаловской тройке теплую-теплую радиограмму, но нельзя отнимать у ребят драгоценное время.

Петрович готовит свое гидрологическое оборудование, потому что завтра с утра он начнет делать глубоководную станцию.

Я откапывал возле палатки снег, дошел до льда, а там большая трещина. Ударил пешней — пошла соленая вода. Оказывается, ледяное поле, на котором мы живем, пронизано многими трещинами в разных направлениях. Это заставляет нас быть еще более внимательными. Хотя последние двое суток все мы очень мало спали, пришлось распределить работу так, чтобы один из нас вел наблюдение за полем. Эти трещины — угроза нам!

Получили из Москвы распоряжение: «Передачу дополнительных метеорологических сводок прекратить».

Теодорыч сейчас спит; он бодрствовал тридцать шесть часов подряд.

20 июня

Петрович и я встали несколько раньше обычного; а Эрнст встретил нас доброй вестью:

— Чкалов летит над Канадой!

Приготовили лебедку. Сегодня нас ожидает очередной тяжелый труд — измерять глубину океана.

В двенадцать часов тридцать минут опущенный груз дошел до дна. Глубина оказалась четыре тысячи триста семьдесят четыре метра — на восемьдесят четыре метра больше, чем при первом измерении. Значит, здесь, в центре полярного бассейна, как и предполагал Петр Петрович, существуют большие глубины и никакой речи о близости земли, на что рассчитывали некоторые ученые, быть не может.

Измеряя глубину, пришлось выкрутить четыре километра троса на лебедке.

Наши координаты сегодня — 88 градусов 47 минут северной широты и 10 градусов западной долготы.

Обратно на поверхность груз вытаскивали в течение пяти часов. Когда извлекли последний батометр, то оказалось, что он сильно поврежден, а термометры на нем разрушены: они не выдержали давления.

Затем Петр Петрович сделал одну станцию на глубину тысячи метров.

Стоит туманная, безветренная погода. Слабая оттепель. Видимость — двести метров. Часто падает мокрый снег.

Вчера Женя закончил гравитационные измерения. В трех местах он сделал магнитные определения. Ветер и течение носят нас вместе с колоссальными массами льда, позволяя изучать все новые и новые места. Прекрасная участь!

За ужином вспомнили, что завтра — ровно месяц нашей жизни на льдине. Послали радиограмму коллективу полярников острова Рудольфа, поблагодарили их за помощь в нашей работе.

Первый месяц прошел у нас довольно быстро в заботах об организации всего хозяйства станции, научной работе, создании баз.

— В сущности мы за это время только привыкали к льдине, — говорит Ширшов.

— За месяц у нас уже сделано немало открытий. — отозвался Кренкель, настраивавший в это время радиостанцию.

— Выполнено все же очень мало, — возразил Женя. — Хотя наш план и реализован, если можно вообще говорить о точных планах на дрейфующей льдине, но для серьезных научных исследований нужна длительная жизнь здесь.

— Да, — сказал я, — Женя прав. Нам придется пожить в этой хатке месяцев девять-десять, а может, и годик. Как вы думаете, братки?

— Что ж, — ответил Ширшов, — годик — это не такой уже большой срок. В работе у меня всегда время проходит очень быстро. Я даже не заметил, как пробежал этот месяц.

— У меня то же самое, — заметил я. — Нужно в дальнейшем так загрузить себя, заполнить каждую минуту трудом и научными исследованиями, чтобы некогда было скучать.

Мы решили написать радиограммы своим родным, и в течение десяти минут в палатке было слышно только пыхтение пишущих людей.