Жизнь на грани - [50]

– Но ведь я хочу это сделать для тебя. За то, что она сделала тебе больно, и за то, как она ко всем нам относилась в эти дни. Посмотри на свою руку, до сих пор не зажила. – Он взглянул на перевязанную несколько дней назад руку со странной надеждой.

Так смотрит утопающий на спасательный круг, который вырвало у него ураганным ветром.

– Паш, оставь это. Даже я уже ее простила. А остальным просто все равно.

– А мне не все равно, – спокойно, но жестко ответил Павел, так, что в его лице появилось что-то медвежье. Глаза его выражали тепло, грусть и добро, которое жестокие посетители зоопарка не хотели принять, но нутром оба чувствовали, что Павлом движет что-то хищническое. То, с чем он не может или не хочет справиться.

Кристине стало страшно.

– Пожалуй… Пожалуй, нам пора… мне пора проветриться.

– Если уходишь, то давай насовсем.

– Я же сказала, проветриться…

Далеко уходить Кристина не стала. Отправилась на кухню, стояла у окна и, по иронии, думала о нем.

Девушка понимала, что их отношения если когда и были здоровыми, то теперь дали трещину. Она знала, что сомнения – это путь к неверию, и все же хотела выиграть время, а заодно – проверить серьезность намерений Павла. А еще ей просто было страшно: ее пугал этот дом, перемена в поведении своего соседа, который временами превращался в медведя, и еще много того, что нельзя было объяснить логически, если считать, что она еще не выжила из ума.

А что, ее сумасшествие здорово объясняет и странности, и глюки, и… «Не-е-т, тут что-то другое, ты же понимаешь», – подумала девушка про себя, вспомнив, как совсем недавно ее обожгла живая дверная ручка – злобная и горячая. Худшей мыслью из приходящих ей на ум была следующая: «Что если я в своем уме и этот дом портит людей, развивая в них пороки? Что если он однажды меня проглотит, настроив против меня Павла?»

Не зная, как прийти в норму, впервые за долгое время Кристина как умела помолилась Богу. Она не знала, поможет это или нет, но заметила, что в конце концов ей полегчало.

Думая о Веронике и о дядьке из сегодняшнего автобуса, вспоминая, каким Павел был раньше, она приободрилась и понадеялась, что у него хватит сил остановиться и быть таким, каким был прежде.

По крайней мере, она поняла, что быть стервой – это не для нее. Она попробовала, и ей это не подошло.

Немного погодя и отдышавшись, девушка вернулась в комнату.

– То, что ты хочешь сделать, жестоко и не сделает тебя героем. Но, может быть, такова твоя природа. Может быть, моя доброта сыграет со мной злую шутку, но все-таки я тебя люблю. И знаю, что другого тебя у меня не будет.

– Но за что же тогда тебе меня любить? – развел руками Павел. Поднятые вверх брови выражали недоумение, глаза – радость, что все не так уж и плохо, а печальная ухмылка на губах – грусть от того, что вдруг стал противен сам себе.

– Потому что тебе было на меня не все равно с самого начала. Это только потом до меня дошло, когда ты начал рассказывать, что на работе приходилось проводить опросы инвалидов города…

– …и слушать, как безрукие мужики злятся, что годами приходится проходить освидетельствование – вдруг рука отрастет, а бабушки плачут о том, что за справку об инвалидности просят взятку. Я понял, не напоминай больше… – Павел говорил, не собираясь лукавить. Все эти телефонные разговорчики пулей пронеслись в его памяти.

Внезапно, вспомнив множество диалогов с инвалидами Петербурга, он почувствовал, будто его шарахнуло током – с такой силой, с какой бьет электричество неосторожного мальчишку, потянувшегося в трансформаторную будку за попавшим туда футбольным мячиком.

Тем временем Кристина продолжала:

– За твою непринужденность в общении, за то, что ты учил меня уважению к себе, и все такое прочее. Просто люблю и все. Сложно мне говорить на эти темы.

– Да, и мне обычно тоже.

– Кстати, вот еще, я заметила, что мы все-таки очень похожи. Тебе было больно, когда ты расстался, и мне тоже, когда меня бросили. И оба мы примерно в одинаковом положении, на периферии…

– Если не сказать, на дне общества.

– Пусть так, но я и сейчас стремлюсь к свету. Во многом благодаря тебе.

– Но когда все закончится… Я боюсь, ты поймешь, что всего, что ты перечислила, – этого мало, чтобы быть со мной, и скажешь «гудбай». Я слишком плохой для тебя. Кто еще пустится во все тяжкие во имя любви?

– Знаю. Но и в этом мы похожи.

– Да?! – Брови Павла в очередной раз устремились вверх.

– Я сегодня бросила работу и поняла, что, возможно, ничем не лучше тебя. Или даже не так. Мне казалось, мое смирение – это мое все, а в итоге, когда я постояла за себя, мне это… понимаешь…

– Даже понравилось, так?

– Ага.

– Здорово.

– Но осадок-то остался… Понимаешь, мне не подходит быть такой, как ты. Вот и получается, что тебя бесит, что я хорошая, а меня – что ты плохой. Представь, каково может быть тебе?

– Не парься. От меня не убудет.

– Как так? – удивлялась девушка. – Мы говорим об убийстве, а ты так спокоен и не видишь в нем ничего плохого. Неужели ты настолько черств?

– Малыш, я не говорю, что поступлю хорошо, если проверну задуманное, но я знаю, что поступлю правильно. Представь, что это как на войне.