Жизнь — минуты, годы... - [15]

Она оживилась, радостно вскрикнула:

— Поймаем наше счастье! — и пустилась в погоню за мотыльком, а он пролетел над пляжем и затерялся в весеннем воздухе, она же мгновенно повеселела и чувствовала себя самой счастливой на свете.

(Чтобы быть счастливым, надо поверить в счастье,

Чтобы победить, надо верить в победу,

Чтобы умереть, достаточно родиться.)

Люди хотят жить, любовь — инстинкт сохранения рода, все любят, о любви складывают песни, потому что все живут большой, светлой любовью. Об атомных бомбах ни… это уже привнесенное, воспитанное. Милый, я подарю тебе сына, маленького-маленького. Крохотный сын — это жизнь. Зрелость вырастает из детства… ребенок в темноте веков, с одной только палкой против губительных когтей природы. Кто возьмет верх? Дикая стихия или разум, разрушитель или созидатель? Двуединая сущность человека. Рука разрушающая и рука строящая. Почему не обе строящие? Без борьбы жизнь теряет смысл — прочитанная до конца книга, которую надоедает читать вторично. Не забыть бы об этом. Я все забросил, думаю только о ней. Сегодня обязательно заставлю себя сесть за письменный стол! Обязательно! Черт возьми, кажется, я говорю это не впервые. Однако же надо себя заставить!.. Человек должен быть в движении, в борьбе. По восходящей линии через баррикады, от дикости к цивилизации, борьба за утверждение самого себя на земле, среди враждебной природы, за продолжение вида, рода, разума, идей… Для первобытного человека вся природа — враг: гром, землетрясения, животные, люди из чужого племени. Иноплеменника также не выделяли из враждебной среды, — его мясо тоже можно было есть, как любого другого существа. Ныне не едят, а все же кое-где чужеземцы выбирают позу повоинственнее и с готовностью к бою становятся один напротив другого. А ведь все являются пассажирами космического корабля, имя которому — Земля. Кажется, у Экзюпери есть этот образ: пассажиры планеты. В дороге люди быстрее сближаются. Вы откуда летите и как ваше имя? Да неужели? Оказывается, тезки: я — Иван… а я Жан… Ян… Янош… Дайте руку на дружбу. Простите, а вам куда лететь? Да неужели? Боже мой, выясняется, что нам всем надо лететь в одном направлении! Неужели и вы держите путь к Счастью?! А не знаете, как еще далеко? Ну, тогда садитесь за наш стол, выпьем за дружбу по одному бокалу. Отведайте нашего рома… Виски… Пива… Оказывается, вы так же, как мы, едите хлеб, а нам говорили, что у вас на второе обязательно подают буржуев и попов. А что вам говорили те, кто у вас возделывает поля, работает на заводах?.. Видимо, сейчас уже начнут, кажется, все собрались. Зачем директор ходил в свой кабинет? Какие-то бумаги, вероятно, выступление. Готовился, это же ответственная работа, хочет, чтобы все прошло хорошо, волнуется, я ему не завидую. Впрочем, вряд ли он завидует мне. У каждого свои заботы, каждому свое. В Бухенвальде или Освенциме — каждому свое. Людоеды двадцатого столетия. Скорее бы начиналось собрание. Мы все пассажиры космической ракеты. Салон для сытых. Гм… Сомнительная дружба между сытыми и голодными. Скорее бы начиналось.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сочувствие ко мне ты проявляешь

и, как ножом, мне сердце поражаешь.

Шекспир

СЕМЕН ИОСИФОВИЧ СКОРУЙКО

положил перед собою бумаги, оперся ладонями о стол и всей своей фигурой атлета подался вперед, стол скрипнул, за окном прогрохотала машина, загремел гусеницами бульдозер, в шкафу задребезжало стекло, прислоненная к чернильнице ручка соскользнула и покатилась по столу. Семен Иосифович подхватил ее и водворил на место. Ждал, пока установится тишина, он явно затягивал время начала разбирательства этого неприятного дела, которое все же надо было на этом собрании начать и довести до конца. Невольно промелькнула банальная мысль, что чужая семья — темный лес, однако он и не думал расслабляться этой истиной, убеждая себя в том, что в ней таится давний обман. Волновался, и сознание того, что он волнуется, раздражало, у него нервно начало подергиваться плечо. С недавнего времени он стал замечать за собой это подергивание правым плечом, вызванное неизвестно откуда появившейся досадной неуверенностью в своих силах, каким-то сомнением в правильности собственных поступков. Это чувство проникало глубоко в сознание. Раньше он был уверен, что все делает правильно, его всюду хвалили, ставили в пример другим, но когда он все чаще стал допускать ошибки, Емельян Викторович сделал ему несколько замечаний. А когда человеку делают замечания, он еще больше теряется, начинает ошибаться. Семен Иосифович знал это и не раз повторял своим подчиненным, что критические замечания никого в коллективе не должны расслаблять, наоборот — они должны мобилизовывать, и, казалось, такая позиция давала свои благотворные результаты. Однако замечания, высказанные в его, Семена Иосифовича, адрес, он воспринимал как личное оскорбление. Вот и в данном случае. Разве он не знал, что Емельян Викторович не скажет ему спасибо. Знал, но не хотел поднимать вокруг этого дела излишнего шума, думал, что так будет лучше. Колебался. А впрочем, он и сейчас колеблется.

С чего это я размяк? — мысленно спросил себя Семен Иосифович. Ну, чуть-чуть оступился, по собственной неосмотрительности. А он лежит… Надо бы добить его. А я трушу. Что, если не поддержат?.. Постарел я, отсюда и слабость, руководитель должен быть твердым как сталь, верить в свои силы. И зачем, собственно, я затягиваю? Жду еще одного звонка? Эх, Семен, видимо, все же верно: обгоняют, того и гляди, оттолкнут. Впрочем, хватит!