Жизнь Марии Медичи - [8]

С этого момента именно он при посредстве Леоноры начал руководить Марией Медичи. В таких условиях особенно понятна серьезность ошибки, совершенной Генрихом IV, который покинул жену как раз тогда, когда ему следовало быть особенно бдительным.

Вместо того чтобы отослать обратно во Флоренцию всех этих шумных, болтливых и амбициозных «ветрогонов», прибывших во Францию с одной лишь целью — поискать удачи; вместо того чтобы разрушить душевные узы флорентийки с родной страной, король позволил многому войти в привычку. В результате, когда Мария Медичи прибыла в Париж, итальянцы уже прочно сидели на своих местах вокруг нее. Леонора Галигаи стала камеристкой жены короля, а во Франции этой должности удостаивались лишь дамы из самой высшей знати. Так незаметно у Кончино Кончини в руках оказалась вся свита Марии Медичи.

Ставки были сделаны…

Когда этот Кончино Кончини в первый раз выступил вперед, отвесил блистательный поклон и удостоился от короля рукопожатия, Мария Медичи улыбнулась. Впервые за время своего пребывания во Франции. Лицо ее утратило благочестивую строгость и расплылось в глуповатом восхищении. Она вдруг заговорила, у нее нашлись даже слова, много слов, что очень удивило короля. Подобный сюрприз не должен был пропасть даром, и герцогиня де Немур перевела их, так как знала оба языка и, кроме того, была осведомлена о взаимоотношениях действующих лиц.

Переводя слова флорентийки, мадам де Немур вставляла другие слова, свои собственные, предназначавшиеся персонально для короля.

— Это два авантюриста с фальшивыми титулами. Будьте настороже!

Далее шел перевод похвальных слов Марии Медичи благочестию и добродетели высокородной дамы Леоноры Галигаи и ее мужа. Затем мадам де Немур опять добавила от своего имени:

— Опасна только она, потому что она умна. Ее муж просто-напросто глупый павлин. Вам следует знать, сир, что ваша супруга находится под чужим влиянием.

Генриху IV и самому очень не понравилась прислужница жены Леонора Галигаи, но особенно муж последней. Слушая мадам де Немур, он рассуждал несколько иначе: «Власть молочной сестры над моей женой — в ее красавце муже. Иначе к чему он ей?»

* * *

Очевидно, что по прибытии в Лувр новая жена короля испытала большое разочарование. Она рассчитывала вступить в великолепный дворец, вполне сравнимый с дворцами ее родной Флоренции, а увидела старое мрачное здание, грязное и пыльное, где отведенные ей апартаменты не были даже толком подготовлены к ее приезду.

И тогда король совершил вторую ошибку. Вместо того чтобы вниманием и обходительностью заставить ее забыть эту непростительную небрежность, он устроил невероятную, по своей возмутительности, встречу.

Это, в самом деле, выглядит невероятным, но он решил представить Марии Медичи Генриетту д’Антраг. «Эта женщина была моей любовницей, — сказал он, — а теперь она желает стать вашей покорной слугой».

Историк Ги Шоссинан-Ногаре пишет:

«Генрих IV, чтобы сразу заставить официально признать свою двойную семью, представил Марии Медичи Генриетту д’Антраг в следующих выражениях: “Эта женщина была моей возлюбленной и теперь желает быть вашей покорной слугой”. Вероятно, грубость мало смущала современников доблестного Беарнца. Случалось, королеве предписывалась жизнь втроем даже в течение медового месяца, и она была вынуждена делить с конкуренткой не только жизнь с королем, но и все почести. Король афишировал свои связи с бесстыдством, которое могло вызывать лишь отчаяние. Дело заходило еще дальше: он смешивал легитимную семью и незаконное сожительство».

Более того, обращение короля с фавориткой в этом случае тоже следует признать ничуть не лучшим, чем с Марией Медичи. Когда Генриетта присела, с тем чтобы поцеловать край платья флорентийки, как того требовал обычай, король, вероятно, находя недостаточным проявленное ею уважение, в грубой форме заставил ее встать на колени.

Генриетта подчинилась. А потом, поднявшись с колен, кипя от ярости, стремительно покинула гостиную, оставив Марию Медичи в состоянии крайней озадаченности. Эта сцена вызвала у всех чувство большой неловкости — у всех, но не у Генриха IV, разумеется, которого очень забавляла мысль о том, что обе женщины его стараниями уже были беременны.

Когда Генриетта узнала об этом, она стала успокаивать себя тем, что родит раньше Марии Медичи или та родит, например, девочку. В том, что сама она родит королю наследника, она почему-то не сомневалась. Это, как она считала, полностью изменит соотношение сил и заставит короля выполнить данное когда-то ей обещание.

Пусть это были лишь иллюзии. Куда же без них. Более того, иллюзия, будто любовь может обратить баловня и повесу на путь добродетели, — это вообще одна из самых милых женских иллюзий во все времена. Дело не в этом, а в том, что иллюзии не помешали упорной Генриетте, даже на фоне беременности Марии Медичи, повсюду сопровождать короля в его перемещениях по стране. Мария же, плохо переносившая беременность, практически не выбиралась из своих покоев в Лувре.

Сам король и не думал скрывать одновременную беременность «его двух жен» и без конца об этом рассказывал направо и налево, добавляя с присущей ему бесцеремонностью: «У меня скоро родятся один принц и один слуга…»