Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [36]

Ко времени возвращения Михаила в Петербург после не слишком удачного лечения русская армия уже вернулась на родину. Александр и Николай вместе со старыми друзьями – братьями похороненного ими под Вязьмой Михаила Колошина Павлом и Петром и товарищем по квартирмейстерской службе Иваном Бурцовым – жили артелью на Средней Мещанской улице. Михаил, естественно, поселился с ними. Здесь его ждало приятное известие. Вместе со старшими братьями он был зачислен в Гвардейский генеральный штаб – только что учрежденное элитное подразделение, офицерский состав которого, всего 25 человек, комплектовался из лучших офицеров квартирмейстерской части. Для Михаила это назначение было тем более ценным, что ему не могла не приходить в голову тревожная мысль о перспективе быть отлученным от армии по состоянию здоровья. Назначение, конечно, подбодрило его.

Началась мирная жизнь: по будням служба – преподавание на курсах для будущих штабных офицеров, работа с топографическими материалами. Вечерами – самообразование (он начал изучать латынь). В свободное время каждый занимался своим. Александр усердно посещал масонские ложи и штудировал масонскую литературу. Николай посмеивался над ним, а сам напропалую ухаживал за Наташей Мордвиновой, ездил к ней в дом и все никак не решался сделать предложение. Братья подтрунивали над Николаем. Михаил на своих костылях был не так прыток, но тоже не зевал. По ночам время от времени ездил к пани Бригите в Мраморный дворец на Неве, где она жила у своей подруги и патронессы – спутницы жизни великого князя Константина.

Но большая часть свободного от службы времени посвящалась общению с друзьями-артельщиками. Офицерские артели не были чем-то необыкновенным в русской армии. В походах артельное питание и размещение были общепринятыми. Не иметь возможности прибиться к какой-то артели считалось большой дополнительной невзгодой, от которой больше всех страдали как раз офицеры квартирмейстерской части. В мирное время в городских условиях выгоды артельной жизни офицерской молодежи также были очевидны. Объяснение простое: жалование младших офицеров было таким скудным (120–150 руб. в год), что прожить на него в одиночку было очень трудно. В артели дешевле обходилось жилье, покупка продуктов и дров, услуги кухарки. Обычно снималась квартира с числом комнат по числу артельщиков плюс одна для общих трапез. Ежемесячно каждый артельщик вносил определенный пай в общую казну, которой ведал избранный казначей. Утверждался распорядок – время общих трапез и встреч по интересам. Кроме чисто финансовых выгод, артельная жизнь давала много других возможностей. Веселее было коротать внеслужебное время и проводить его с пользой – играть в карты, травить анекдоты или готовить и читать друг другу лекции по интересующим артельщиков предметам, обсуждать их. Это уж в зависимости от культурных запросов участников.

В муравьевской артели уровень интеллектуальной и духовной жизни был выше, чем в большинстве других подобных самодеятельных объединений. Артельщики сообща изучали иностранные языки, регулярно проводили обсуждение прочитанных книг и свободных тем. Это притягивало к ним просвещенную молодежь. Встречи за трубкой и вином затягивались порой до поздней ночи. В артель часто наведывались родственники – Никита Муравьев, Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы, Михаил Лунин – шестиюродный брат по матери, урожденной Муравьевой. Заглядывали офицеры-семеновцы – Сергей Трубецкой и Иван Якушкин. Бывали лицеисты: чаще других Иван Пущин, иногда Антон Дельвиг.

Темы, которые обсуждались на этих встречах, определялись общей духовной атмосферой послевоенных лет в образованной части русского офицерства. В ней царил повышенный интерес к политическим и философским вопросам. Это было прямым следствием приобретенного офицерской молодежью нового опыта – знакомства с политическим и общественным укладом европейских стран. На этом фоне бедность, неустроенность и несвобода русской жизни казались особенно очевидными и нетерпимыми. Вспоминая те годы, Н. И. Тургенев писал впоследствии: «Именно с момента возвращения русских армий в свою страну либеральные идеи, как говорили тогда, начали распространяться в России… Особенно гвардейские офицеры обращали на себя внимание свободой своих суждений и смелостью, с которой они высказывали их, весьма мало заботясь о том, говорили ли они в публичном месте или в частной гостиной, слушали ли их сторонники или противники их воззрений»[111].

Но была ли артель, которую ее члены любовно называли «священной», политической организацией, верно ли вести от нее родословную декабризма? В 1955 году М. В. Нечкина дала на этот вопрос положительный ответ. Такой подход был повторен и повторяется во многих работах, посвященных декабристам. Мне он кажется сомнительным. Сам термин «политическая организация» предполагает наличие какой-то политической цели и осуществление политической деятельности или хотя бы подготовку к ней. Едва ли свободолюбивые разговоры можно интерпретировать как выработку политической программы или подготовку к политическому действию. Иначе любую или почти любую более или менее регулярно собирающуюся компанию молодых образованных офицеров той эпохи можно было бы считать преддекабристской организацией. В артели не практиковалось никакой конспирации, что составляет признак закрытых организаций, и не было стремления к привлечению новых членов, что характерно для организаций, стремящихся влиять на общество. Новых членов принимали только при выбытии кого-то из старых и освобождении соответствующей жилплощади. Так, на место Михаила Муравьева после его переезда в Москву в 1817 году был принят некто Семенов – молодой офицер, до сего времени малоизвестный артельщикам.