Жизнь М. Н. Муравьева (1796–1866). Факты, гипотезы, мифы - [183]

Успехи М. Н. Муравьева на разных постах чиновной иерархии укрепили его убеждение в эффективности такого подхода. Но на пике карьеры он потерпел неудачу, занимаясь самой важной реформой из всех, которыми ему выпало заниматься в жизни. В 1857 году должность министра государственных имуществ и репутация человека с большим опытом и государственным мышлением выдвинули Муравьева в число избранных сановников, на которых была возложена разработка концепции крестьянской реформы. Хорошо зная крестьянский вопрос по личному и служебному опыту, Михаил Николаевич пришел к убеждению в необходимости ликвидации крепостного права задолго до того, как Александр II инициировал начало практической подготовки этого шага. Одновременно он яснее других членов Секретного комитета видел те экзистенциальные риски, которые были связаны с реформой: риск обмануть ожидания крестьян и навсегда утратить их доверие, риск подорвать основы экономического и политического существования основной опоры самодержавия – поместного дворянства, риск разорвать феодальные скрепы двух главных сословий России – крестьян и дворянства, не создав взамен новых, рыночных, скреп.

Предложенная Муравьевым концепция реформы, имевшая целью минимизацию этих рисков, была отвергнута императором под влиянием радикального крыла либеральной бюрократии. Упорство министра госимуществ в оппонировании обернулось для него утратой благорасположения царя и увольнением со всех государственных постов.

История подтвердила опасения Муравьева. Реформа 1861 года дала толчок промышленному развитию России, ускорила расслоение деревни, но не уменьшила чувство несправедливости общественного устройства, собственной обездоленности и ненависти к реальным или мнимым виновникам этой обездоленности в крестьянских массах. При этом она «добила» мелкое и среднее поместное дворянство, смешала его с разночинной массой, превратив его из опоры трона в кадровый резервуар противников самодержавия разной степени радикальности: от умеренного либерализма до анархизма и терроризма. Через несколько десятилетий самодержавие и имперская бюрократия остались один на один с ненавидящим их народом и были обречены.

Мы не знаем и не можем знать, могла ли предложенная Муравьевым альтернативная концепция реформирования деревни через замену феодально-крепостных отношений рыночным механизмом наследственной аренды в перспективе уберечь Россию от тех ужасов, которые ей пришлось пережить в первой трети XX века. Сослагательная история не предполагает возможности проверить нереализованные варианты реформ на практике. Может быть, арендные отношения еще раньше привели бы к новой пугачевщине? Был бы этот путь более или менее затратен для России и ее народа, чем тот, который им пришлось пройти? Все эти вопросы не имеют ответов.

Характерной чертой Муравьева как крупного руководителя было то, что он всегда работал на результат, решал конкретную задачу, действуя упорно, жестко, иногда жестоко. Не боялся наживать себе врагов. Не чурался грязной работы, если она быстрее и с меньшими потерями вела к желаемому результату. Насколько этот вполне рациональный подход применим к практике устрашения: публичными казнями руководителей и вдохновителей мятежа, сожжением жилищ и административной высылкой родственников и соседей повстанцев с целью скорейшего прекращения мятежа и кровопролития – судить не берусь. Думаю, что это вопрос совести каждого, кто имеет несчастье оказаться перед такой дилеммой. Как решал для себя этот вопрос М. Н. Муравьев, нам известно, известно и то, что это давалось ему нелегко.

В течение почти полутора веков меры, применявшиеся виленским генерал-губернатором при подавление мятежа 1863–1864 годов, были и по сей день остаются абсолютным злом не только в глазах идейных наследников А. И. Герцена, но и в рефлексиях значительной части польских, литовских и белорусских комментаторов. Но кто знает, что было бы в случае, если бы мятеж приобрел затяжной характер? Какими были бы жертвы обеих сторон? Как бы повели себя европейские державы? Как бы складывалась дальнейшая судьба России? Существовали бы сегодня литовская Литва и белорусская Белоруссия?

То же относится к русификаторской деятельности Муравьева. Было ли возможно на белорусских землях не польское и не русское, а собственно белорусское просвещение – на белорусском языке и с греко-католическим вариантом христианства? За такое, похоже, ратовали бы многие сегодняшние белорусские авторы, критикующие русификаторов XIX века. И это тоже вопросы, не имеющие ответов. Между тем, похоже, уже в недалеком будущем эти вопросы будут звучать все чаще, и не только в историческом, но и в политическом контексте.

Как видим, в конце нашего исследования мы, как и в его начале, имеем больше вопросов, чем ответов.

Я начал писать эту книгу в 2016 году. Четыре года я шел по следам Михаила Муравьева, отыскивая их в архивах и библиотеках, путешествуя по местам, связанным с его именем. Шаг за шагом передо мной открывался жизненный путь этого незаурядного человека. Его судьба, в которой нашлось место и поражениям и победам, и признанию и хуле. Его государственная деятельность, в которой охранительство было неразрывно спаяно со стремлением усовершенствовать механизмы управления империей, «поелико возможно быть полезным» для ее укрепления и процветания. Следуя этим путем, я старался максимально полно представить себе и максимально точно описать, «как это собственно было». Насколько мне это удалось, судить читателю.