Жизнь кота - [16]

Но не умел того Брат, и жизнь текла как текла, а с нею - обмен энергий и уроков. И Брат прикидывал так, что они двое, пожалуй, преподают друг другу один и тот же предмет - науку терпения. Брат тому обучал, так сказать, личным примером, но, в свою очередь, и сам был вынужден набираться терпения, а уж характер Толстой Бабушки к тому просто обязывал. Вот и получалось - ещё как посмотреть, кто кому был лучшим учителем.

- Вот, - сообщила Толстая Бабушка проходящему на кухню Брату кота, Андреа дель Бока сказала, что отцу её дочери нет места.

- Где? - неосторожно уточнил Брат, застанный врасплох и не предполагая какого-либо опасного разворота беседы.

- В пизде! - и толстые стекла очков пожилой зрительницы телесериалов гневно блеснули, а лицо приняло оскорбленное и боевое выражение.

Постановка пьесы "он делает вид, будто не понял, чтобы нарочно поизмываться" была осуществлена молниеносно и с подлинным сценическим реализмом. Поняв, что попался, Брат прокрутил в голове возможные варианты: ...нет места - на съемочной площадке, в каюте океанического лайнера, среди общества благородных людей? Где нет места отцу дочери? Нет, все-таки непонятно.

- Мама, я не понял - где нет места мужу дель Боки?

- В пизде! - непристойный ответ был повторен с ещё большим запалом и исчерпывающей убедительностью.

В последовавшей затем перебранке с выяснением, кто перед кем выделывается (исходное слово заменено в целях общественной нравственности) и кто кому задуряет (аналогичная замена) голову, в конце концов удалось установить, что отцу ребенка Андреи дель Боки нет места _в её жизни_, а не то чтобы именно в пизде (незаменимое слово. Тем паче - денотат его!).

А с другой-то стороны, - размышлял потом Брат, - пизда, она ведь подательница жизни. Если он отец дочери, а его перестали допускать, значит, на фиг не нужен. В пизде нет места, так в жизни тем более! Можно было и догадаться.

Осенью, убирая утром двор, Брат услышал где-то не так высоко над головой странный звук, крик какой-то птицы. Он не стал поднимать головы было темно, и он решил, что птица сидит в ветвях и разглядеть будет нельзя. Клик повторился, но Брат старался выполнять самонаблюдение в действии и снова не посмотрел на небо, не стал отвлекаться. А вот Толстая Бабушка посмотрела - летели журавли, она видела их впервые, но узнала. И это было сильным огорчением и большим уроком для Брата: вот, он со своими _упражнениями_ не поверил откликнуться Небу и не увидел замечательных птиц, а его толстая, _индульгирующая_ как стадо слонов мать увидела.

Иной раз, вспоминая жизнь, Толстая Бабушка рассказывала Брату, как в детстве ей казалось, что где-то на Земле живет девочка, во всем такая же, как она, то есть даже сама же она, "я". Брат на это ощущал внутри что-то слишком неопределенное и не знал, какое дать истолкование, и уж потом только стал знать об этом _по-читанному_ - а впрочем, и он позже припомнил кое-какие детские разговоры на эту тему, но эту детскую эзотерику он успел забыть - а вот Бабушка помнила и до сих пор хотела увидеть ту девочку, только как?

- Умираю! - громко, но как-то шамкающе простонала Толстая Бабушка и воздела руки с постели в сторону сына. - Умираю я, Саша!

Это Брату напрочь не понравилось - из всевозможных настроений такое было самым болезнетворным. Толстая Бабушка и здесь желала вести себя ненакормленным птенцом, орущим и разевающим клюв, чтобы обязанные кормить родители не забывали положенной заботы. Что ж, очень даже полезно в ином случае, а порой так и вовсе пиршество для ценителей драматического жанра, но вот только не сейчас, совершенно противопоказано, и хуже всего, Брат опять оказался не готов, а ведь, кажется, знал, кого навещает.

- Ну, ещё чего, - строго возразил он, присаживаясь на край больничной койки. - Какое - "умираю". Жизнь - дар, даже лишний месяц, даже день. Чего это бросаться, жизнью-то.

Сказанное было святой истиной, да только Брат был застан врасплох и не смог вложить в слова необратимой силы: _р_е_ш_е_н_и_я_, чтобы отразить и распылить по ветру выпущенный только что заряд самовреждения.

- Да? - неуверенно переспросила Толстая Бабушка. - Так что же это, из-за одного дня так мучиться?

Семь дней назад у ней приключились какие-то опоясывающие боли в спине. Подумали на остеохондроз, а "хандроз", как называла свою хворь Бабушка, никакая "скорая" не облегчит, тот же диклофенак был и дома, да усердный массаж Брата, и, как раньше, оставалось лишь ждать, когда само отпустит. Но не отпустило, и утром Бабушка сама пошла к Крыске и вызвала "скорую". Когда Брат вернулся со своих дворничьих работ, сильно стонущая Толстая Бабушка уже садилась в машину, и он еле успел собрать узелок бельишка и не переодевшись поехал со всеми. Медицина назначила на вечер удаление желчного пузыря - диагноз Брат знал со слов Толстой Бабушки, он навещал её в тот же день. Это успокоило Брата - болезненно, но в общем-то пустяк, а операция, говорят, заурядная.

Но не желчный пузырь - поджелудочная железа, острый панкреатит или панкреонекроз, так называлась болезнь, и операция шла четыре часа, и все обстояло очень невесело, как рассказал той же ночью Брату делавший операцию хирург, а Брат, хоть и не медик, сам когда-то читал что-то из популярной медицины и понимал, что дела плохи.