Александр Гейман
ЖИЗНЬ КОТА
- Именно такой!
Калачиком с детский кулачок, совсем не пушистый, с какой-то сморщеной голой кожей на морде, кот лежал под кроватью в закутке меж стеной и какой-то доской. Ничего котеночье-милого в нем не было, и Брат - тогда он ещё не знал, что он Брат кота, но уже был им - Брат разглядывал кота с очень странным чувством.
- А другие где? - "котята" имел в виду Брат.
- А нет других, одним окотилась, - объяснил хозяин кошки.
- Стало быть... - и Брат вспомнил, как когда-то давно, подростком, он выбирал себе собаку, и тогда три овчаренка сбились в кучу посреди комнаты и дружно пищали, призывая нервничающую в подвале мать, а вот четвертая успела оползать комнату и теперь с интересом наблюдала сестер, укрывшись за ножкой стола. В тот раз Брат, выбрав было щенка поздоровей из трех пищащих, в последний момент догадался и схватился вот за ту, за ножкой стола. Собака действительно оказалась умной, хотя и излишне самостоятельной, на глаз Брата, но ведь сам выбирал - а вот теперь, теперь выбор был сделан заранее, раз один котенок, и Брат опознал в этом решение, которое ему полагалось принять. Но котенок был ещё мал, брать рано, и вернувшись домой Брат рассказал, что котенок-то есть, посветлее, чем обычно у Марфы, но не такой, не белый и пушистый, как просила мать Брата, толстая старуха, Бабушка, как она велела звать себя постояльцам-корейцам, Гене и Розе.
- Именно такой! - одобрила Толстый Человек Бабушка месяц спустя, наклонясь и разглядывая котенка, мягко опущенного на пол рукой Брата.
Именно такой: пушистый, с белым пузиком и полосатым серо-черным чепраком на спине. Еще у кота были миленькие рыжие пятнышки на лапах и у носа, а сам нос был двуцветен - половина черная, а половина игрушечно-розовая. И конечно, мордочка была снизу белая, с такой же челкой на лбу, а вот выше шла серо-черная шапочка, с полосками.
А кот задрав голову стоял на вытертой дорожке у входа в комнату и, в свою очередь, сам разглядывал наклонившуюся над ним толстую старуху в очках. Ему было любопытно, и вероятно, он уже успел забыть, как запищал дорогой, когда скрылся из виду дом, откуда нес его Брат, и как Брат успокаивал, что ему, Барсику, у них - у Брата и Толстой Бабушки - будет хорошо.
- Марсик, Марсик, пойдем, - позвала меж тем толстая старуха в очках, подзывая котенка на кухню, где были килечьи головы в миске и разведенное сухое молоко - чего-то получше не припасли, завтра уж.
- Тогда уж Барсик, - возразил Брат, пользуясь случаем ввести загодя припасенное имя.
- Ну, Барсик, - согласилась Толстая Бабушка, и в квартире появился кот.
Да, вот именно: кот, а не котенок - у_ж_е кот, а не - _потом_, когда-нибудь кот. Имен и прозвищ у Барсика перебывало множество, по мере обнаружения разных черт и повадок - он был и барсуком, и Барчиком, и Ведеркиным - за пристрастие спать в оцинкованном ведре, и рыськой - из-за яростных нападений с поджатыми ушами, и даже "дамой, приятной во всех отношениях", это уж так называла его Толстая Бабушка, любуясь на спящую пушистую прелесть, - а вот при всем том он был сразу принят полноценно как кот - хотя Бабушка до последнего сомневалась, а не кошку ли ей подсунули, потому что не находила ярко выраженной половой обозначенности в положенном месте.
Повод для таких сомнений давала Бабушке также и неиссякаемая живость кота - ведь кошки, как известно, куда сноровистей котов, как и вообще в животном мире самки жизненней самцов, и Брат сам наблюдал, как у той же Марфы котята-кошки пушистыми клубочками катались по квартире, а юный кот, даром что крупнее, как полный тютя давал себя и объесть, и отодвинуть от миски, да и вообще не отличался проворством. Но принесенный котенок был шустрей любой кошки, что Брат приписывал его единственности - та сила, что от матери причиталось целому выводку котят, пришлось на него одного. Днем Барсик играл с людьми - когда не ел и не спал - а ночью резвился сам по себе, и уж тут бесился так, что со столов все летело на пол, порой со скатертью вместе, и до утра всякие ручки или коробочки, гоняемые котом, шоркали по полу.
Не меньше игровитости, кота отличала и поразительная обучаемость. В семье прежде жила не одна собака, и теперь Брат, мысленно сравнивая, пересмотрел свои воззрения и с удивлением заключил, что ум кошек - по крайней мере, вот этого котенка - повыше собачьего. Возможно, дело облегчалось тем, что кот отвел Брату роль наставника, "мамы", но так или иначе, хватало одного, редко двух уроков, чтобы установить правило или запрет - а вот собак-то приходилось именно натаскивать, дрессировать. Так, в поломанном тройнике, воткнутом в розетку над письменным столом Брата, в нижней части были оголены контакты, и когда кот пополз было по столу под этот тройник, Брат строго пресек это и воспретил, шлепнув слегка по морде. Очевидно, в отсутствие Брата Барсик все-таки проделал запретное ползание, потому что через несколько дней на глазах у Брата снова полез в недозволенное место, оборачиваясь и задорно поблескивая глазенками - "вот, ты запрещал, а у меня получается пролезть, смотри!" Пролезть-то получается, но и током ударить очень даже хорошо может получиться, и Брат не мешкая выдернул злосчастный тройник из розетки, наощупь воткнул шнур лампы, а потом уж нашлепал котовую морду - и после этого Барсик оставил свои _проползновения_: значит, и вправду нельзя - факт мироздания, подлежащий принятию. Еще Брата очень позабавило, как Барсик, понаблюдав за письменными трудами Брата, стал подражать ему, играя ручкой - и не то чтобы просто катал её по столу, нет, он зажимал ручку между передними лапами и, удерживая вертикально, водил по столу, подражая движениям Брата и считая, очевидно, это одной из игр и пробуя её на занимательность, - ну, а Брат посчитал это напоминанием, что он ведь и в самом деле со своим писанием даже самым серьезным, "мыслительским", - занят людской, не кошачьей, но тоже игрой, и много хмыкал и посмеивался. И уж совсем кот изумил людей, когда совершенно самостоятельно, безо всякой натаски, стал приносить к их ногам всякие кидальные шарики, особенно контапку от ремня, которую очень любил гонять по дому из-за её кожаности и удобного размера. "Прямо ловчий гепард", - говорил Брат, хотя это было не подношением добычи, а безмолвной просьбой снова бросить шарик, чтобы поймать его на лету или кинуться вдогонку.
