Жизнь коротка - [182]

Я с раскрытым ртом уставился на машину, а в мозгу моем рождалась фантастическая идея. Устройство действительно походило на карусель — и в то же время имело много общего с викторианской машиной «живых картинок». В моей голове, как взрыв гранаты, блеснуло озарение.

Леонардо да Винчи — обладатель самого плодовитого ума и разносторонних талантов — изобрел синематограф!

Эта машина станет колоссальнейшим сокровищем античности. Рядом с ней гробница Тутанхамона покажется пустяком — хотя бы потому, что само по себе устройство — лишь часть невероятной находки. Где обычный человек довольствовался бы оживлением рисунков или силуэтов, величайший размах Леонардо нацелил его на идеал.

Если мое предположение верно, прославленная Мона Лиза — всего лишь кадр из первого в мире кино!

Едва смея дышать, я ступил в зрительную будку и прильнул к отверстиям. Скрытые в раме линзы направили мой взгляд на еще одно изображение прекрасной флорентийской дамы. Она выглядела поразительно живой в тусклом свете; руки ее располагались гораздо выше, как будто она подносила их к шее. Знаменитая улыбка была еще более вызывающей и проказливой.

Отступив на шаг, чтобы перевести дух, я обратил внимание, что Джулио зажег другие фонари, висящие по стенам, и взялся за ручку вала.

— Разве механизм еще работает? — спросил я.

Джулио кивнул.

— Я смазывать.

Он крутанул ручку, и деревянная рама стала вращаться, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее. Джулио махнул мне рукой, предлагая посмотреть в отверстия. При этом он улыбался ликующей улыбкой собственника.

Я тяжело сглотнул и ступил в будку. Чудо громоздилось на чудо. Сейчас я увижу воочию высший шедевр Леонардо, возвращенный к волшебной жизни, приобщусь к его великому искусству.

Преисполненный благоговения, я прильнул к смотровым отверстиям и увидел, как ожила Мона Лиза.

Она поднесла руки к вороту платья и оттянула его вниз, обнажая роскошную левую грудь. Она повела плечом, и грудь описала самый расклассический круг, который я когда-либо видел. Затем она скромно поправила платье и застенчиво сложила руки, слегка улыбаясь.

— О боже, — прошептал я. — О боже, боже, боже!

Джулио продолжал вертеть ручку, и я вновь и вновь просматривал все представление. Это была идеальная имитация реальности, чуть подпорченная маленьким рывком в начале — очевидно, отсюда Джулио вытащил картину на продажу.

— Дай посмотреть! — сказала Кэрол, дернув меня за рукав. — Мне тоже хочется.

Я пустил ее на свое место. Джулио блаженно крутил ручку, подпрыгивая, как сумасшедший гном. Кэрол с минуту безмолвно смотрела, затем повернулась ко мне с широко раскрытыми глазами.

— Я и не знала, что это возможно, — тихо проговорила она.

— Конечно же, возможно, — ответил я. — Немного потренировавшись, некоторые женщины буквально творят чудеса со своими… реквизитами. Да чего там! Отлично помню, как Фифи Лефлер…

— Я говорю о Леонардо да Винчи, — сухо оборвала Кэрол. — Я слабо разбираюсь в искусстве, но никогда не предполагала, что он мог увлекаться подобными вещами.

— Все художники одинаковы — работают на потребу богатых заказчиков. Известно, что да Винчи придумывал развлечения для знати, а многие из этих титулованных бездельников умом не блистали.

Кэрол повернулась к вращающемуся ободу.

— Сколько, по-твоему, это стоит?

— Кто знает? Здесь шестьдесят картин. Если вывезти их из Италии, можно взять по миллиону за штуку. Может быть, по десять миллионов. Может быть, миллиард — особенно за ту, где она…

— Я чувствовал, что это будет счастливый день, — раздался знакомый голос позади меня.

Я молнией повернулся и увидел стоявшего у входа Марио. В руках он держал брошенную Джулио двухстволку, и стволы ее смотрели мне в живот.

— Чего ты хочешь? — потребовал я; потом, осознав риторичность этого вопроса в отношениях с Марио, спросил: — Почему ты в меня целишься?

— Почему вы украли машину моей мамы? Почему угрожали мне полицией?

— Не надо обращать внимания на мои слова.

— Ничего не могу с собой поделать, синьор, — особенно когда говорят про шестьдесят миллионов долларов.

— Послушай! — Я шагнул вперед, но Марио остановил меня, угрожающе поведя ружьем. — Зачем нам ссориться, здесь хватит на всех. Из шестидесяти миллионов тебе достанется пятнадцать.

— Я предпочитаю иметь шестьдесят.

— Ты ведь не пойдешь на убийство ради лишних сорока пяти миллионов?! — Я посмотрел в его равнодушные глаза — и пал духом.

— К стене, все трое, — скомандовал Марио.

Мы повиновались; Кэрол прильнула ко мне. Сумасшедший Джулио попытался тоже уцепиться за меня, но был отвергнут — за минуту до смерти я имел право на привередливость.

— Так-то лучше, — сказал Марио. — Теперь я сам осмотрю товар.

Он пошел к машине, все еще вращающейся на хорошо смазанной оси, и, прикрываясь ружьем, заглянул в отверстия. Когда он наконец вышел из будки, его лицо было мертвенно-бледно. Он двигался на нас, беззвучно шевеля ртом, и я крепче прижал к себе Кэрол, ожидая выстрела.

Марио, казалось, никого не замечал. Он снял с крюка керосиновую лампу и негнущейся рукой швырнул ее в центр машины. Раздался звук разбивающегося стекла, и пламя стало лизать сухую древесину.