Жизнь Кольцова - [49]
Но неожиданно все устроилось как нельзя лучше. Василий Петрович затеял тяжбу с помещиком Малютиным, дело пошло в Сенат и застряло. Время близилось к весне, землю, из-за которой завелась тяжба, надо было пахать, и Василий Петрович, правильно рассудив, что Алексей управится лучше, чем кто другой, велел ему ехать в Петербург.
Кольцов поспешно собрался и покатил.
Глава четвертая
Есть люди, до смерти желают
Вопросы эти разгадать.
А. Кольцов
1
Ему не было нужды задерживаться в Москве по тяжебному делу, но, желая повидать московских друзей, решил прожить несколько дней в белокаменной.
Он сразу попал в ту литературную накаленную атмосферу, какая всегда царила в кружке Станкевича, а сейчас была особенно горяча. В конце 1835 года газеты напечатали объявление, «доводящее до сведения г.г. читателей», о том, что в новом 1836 году будет выпускаться журнал «Современник», издаваемый Александром Пушкиным. Ждали выхода в свет комедии Гоголя «Ревизор», содержание которой через Константина Аксакова стало известно Станкевичу и его друзьям. Наконец почти в одно и то же время вышли две книжки стихов – Владимира Бенедиктова и Алексея Кольцова.
Обо всем этом в Москве много говорили, книги же Кольцова и Бенедиктова были предметом особенно горячих споров. О них высказывались разные и противоположные суждения, причем те, кто превозносил Бенедиктова, с презрением или дурно отзывались о Кольцове, те же, кто хвалил Кольцова (и среди них прежде всех Белинский и Станкевич), находили в Бенедиктове отсутствие серьезной мысли, вычурность и одно лишь желание поразить читателя.
Белинский напечатал в «Телескопе» статьи о том и о другом, и статьи эти, в свою очередь, вызвали в Москве и Питере много горячих споров. Станкевич послал Неверову книжку Кольцова и просил своего друга написать о ней. «А то наврет какой-нибудь неуч, – беспокоился Станкевич. – Ты же пиши беспристрастно и, верно, найдешь в стихах хорошее, а недостатков не скрывай; ты выскажешь их так, как может высказать человек, уважающий чувство, в какой бы форме оно не явилось».
Неверов, как человек ограниченный и более чиновник, чем литератор, не сумел оценить Кольцова. Он увидел в нем только самоучку-прасола, песенника, в котором самое замечательное и интересное было разве то лишь, что он гонял гурты, скакал верхом по степи и торговал салом.
Все это, по мнению Неверова, стоило того, чтобы написать журнальную заметку, не больше, и он недоумевал, чем тут восторгается Николя́, и похвалы приписывал порыву пылкой и увлекающейся натуры своего друга.
2
В передней Кольцова встретил Иван.
– Батюшки-светы! – расплылся он. – Земляку – нижайшее! Вот Миколай Владимирыч рад будет…
Иван был чисто выбрит, причесан и одет в сюртук и клетчатые панталоны со штрипками.
– А тебя, брат, не узнать, экой ты стал франт!
– Столичность! – ухмыльнулся Иван. – Это как полагается… А знатный вы песельник составили, – сказал, доставая из бокового кармана сюртука кольцовскую книжечку. – Я тут во дворе читал, так что народу посбежалось – страсть!
Иван в самом деле часто читал многочисленной домашней прислуге стихи Кольцова. Он гордился ими, словно сам их сочинил, и врал и хвастал, что кабы не он, так Кольцову и по сию пору гонять бы да гонять свиней.
– Знатная книжка! – повторил, принимая от Кольцова шубу. – Вот и Миколай Владимирыч вами не нахвалится, а ведь уж он, сами знаете, учености непомерной…
– Спасибо, Ваня. Книжечка эта – твоя крестница. Помнишь, тогда, в Удеревке-то?
– Как не помнить! Верно, моя крестница… Да вы без докладу прямо идите, Миколай Владимирыч на этот счет дюже про́стый!
3
Кольцов в нерешительности остановился. Из-за двери слышался хохот и еще какие-то звуки, похожие на топот: по комнате кто-то скакал. Алексей приоткрыл дверь и остановился на пороге: скакал Станкевич. Его длинные волосы смешно, в такт нелепым прыжкам, то поднимались дыбом, то опускались на плечи, а фалды сюртука плескались, как крылья. Он скакал и размахивал кочергой.
Какой-то незнакомый Кольцову молодой человек в военном, без погон, сюртуке, сдержанно улыбаясь, молча наблюдал за дикой пляской. Заметив Кольцова, он спокойно сказал:
– К тебе пришли, Николай.
Станкевич оглянулся, швырнул кочергу и кинулся обнимать Кольцова.
– Вы, наверно, подумали, что я с ума сошел? – говорил Станкевич. – А? Нет, признайтесь, подумали?
– Да я… – начал было Кольцов.
– Конечно, подумал, – сказал человек в сюртуке. – И клянусь, он был на волосок от истины.
– Мишель! – позвал его Станкевич. – Это Кольцов.
– Рад, всей душой рад! – Мишель пожал Кольцову обе руки и отрекомендовался: – Михаил Бакунин… Это очень хорошо, что вы приехали. Последнее время Николай усиленно занимался философией и, как видите, уже немного… того. Вы сами могли убедиться в этом.
– Я думаю, Николай Владимирыч после занятий маленько размяться захотел, – заступился Кольцов.
– Ну вот! Ну вот! – торжествовал Станкевич. – Как ты не понял этого! Чертовски полезно после всяческих философских отвлеченностей, когда ум за разум заходит, вот так встряхнуться… Мне попался томик Уланда – чудо! И я, как старуха из «Волшебной флейты», пустился в пляс. И снова голова свежа, и сердце бьется, и я чувствую запах жизни!
Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.
«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.
«… Сколько же было отпущено этому человеку!Шумными овациями его встречали в Париже, в Берлине, в Мадриде, в Токио. Его портреты – самые разнообразные – в ярких клоунских блестках, в легких костюмах из чесучи, в строгом сюртуке со снежно-белым пластроном, с массой орденских звезд (бухарского эмира, персидская, французская Академии искусств), с россыпью медалей и жетонов на лацканах… В гриме, а чаще (последние годы исключительно) без грима: открытое смеющееся смуглое лицо, точеный, с горбинкой нос, темные шелковистые усы с изящнейшими колечками, небрежно взбитая над прекрасным лбом прическа…Тысячи самых забавных, невероятных историй – легенд, анекдотов, пестрые столбцы газетной трескотни – всюду, где бы ни появлялся, неизменно сопровождали его триумфальное шествие, увеличивали и без того огромную славу «короля смеха».
«… На реке Воронеже, по крутым зеленым холмам раскинулось древнее село Чертовицкое, а по краям его – две горы.Лет двести, а то и триста назад на одной из них жил боярский сын Гаврила Чертовкин. Много позднее на другой горе, версты на полторы повыше чертовкиной вотчины, обосновался лесной промышленник по фамилии Барков. Ни тот, ни другой ничем замечательны не были: Чертовкин дармоедничал на мужицком хребту, Барков плоты вязал, но горы, на которых жили эти люди, так с тех давних пор и назывались по ним: одна – Чертовкина, а другая – Баркова.
«… После чая он повел Ивана Саввича показывать свои новые акварели. Ему особенно цветы удавались, и то, что увидел Никитин, было действительно недурно. Особенно скромный букетик подснежников в глиняной карачунской махотке.Затем неугомонный старик потащил гостя в сад, в бело-розовый бурун цветущих деревьев. Там была тишина, жужжанье пчел, прозрачный переклик иволги.Садовник, щуплый старичок с розовым личиком купидона, вытянулся перед господами и неожиданно густым басом гаркнул:– Здррравия жалаим!– Ну что, служба, – спросил Михайлов, – как прикидываешь, убережем цвет-то? Что-то зори сумнительны.– Это верно, – согласился купидон, – зори сумнительные… Нонче чагу станем жечь, авось пронесет господь.– Боже, как хорошо! – прошептал Никитин.– Это что, вот поближе к вечеру соловьев послушаем… Их тут у нас тьма темная! …».
«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.