Жизнь. Книга 1. Все течет - [11]

Её вера, надежда и энтузиазм обращались теперь против неё. Незабываемая минута рассекла её детскую душу: впредь Варвара уже не будет молиться.

Она села на край тротуара в изнеможении, подавленная своей горькой мыслью.

Наступал вечер. Приближалась та всегда печальная минута, когда скрывается солнце, символ, смутное напоминание живущим о их конце. Минута колеблется между светом и тьмою, разрывает звено и направляется к ночи.

Последний тающий луч на лиловеющем небе, казалось, шепчет:

– Прощай! Прощай, человек! Я покидаю тебя. Я буду здесь завтра – но увижу ль тебя? Ты смертен. Мне жаль тебя, человек!

Варвара смотрела на этот луч, и её вера в чудесное, перегорая, превращалась в холодный пепел. И она прощалась с чем-то, что смертно, чего не увидит больше. Всё её существо по временам содрогалось от огромной печали, от бессмертной грусти, ибо ей открывались те познания, которые умножают скорбь: незащищённость того, что есть лучшего в человеке. Она постигла глубину человеческого одиночества на земле, полное равнодушие к человеческому сердцу каких-то высших сил природы, его беспомощность, если он робок и мал, всю заброшенность бедняка и его ребёнка. Иллюзии покидали её. Она поняла, что на этой земле помочь человеку может только другой человек, если он добр и этого захочет.

Вдруг плавный звук, глубокий и мощный, дрогнул и как бы замер на миг, а затем волною разлился, затопляя мир: была суббота, в соборе заблаговестили ко всенощной. Этот звук словно ударил Варвару. Она подскочила и побежала дальше. Но бежать она могла не долго, изнеможение заставило её остановиться, и скоро она снова сидела на деревянном тротуаре. Один палец на её левой ноге был разбит, из него сочилась кровь. «Ничего, заживёт как на собаке», – успокоила она себя обычной формулой детей своего круга. Там, где она жила, докторов призывали лишь в последний час, к умирающим.

А вечер был душист и нежен. Сумерки спускались тихо и медленно, грустно и ласково. Посреди мостовой, оживлённо чирикая, прыгало семейство воробьев, пристраиваясь поужинать у круглого комочка навоза. Кружась около него, они отщипывали клювами крошки. Птица больших размеров, очевидно, зловещая городская ворона, пролетела мимо, немного снизилась над стайкой, бросила взгляд на то, что они ели, и, презрительно гаркнув, хлопнула сильнее чёрными крыльями и пролетела мимо. Отпрянувшее в испуге воробьиное семейство снова весело и деловито закружилось вокруг своего ужина. Вдруг камень упал на их стайку. Они взметнулись и взлетели маленьким испуганным облачком, оставив на мостовой одну раненую птичку.

Варвара вскочила. Оглянувшись, она увидела стоявшего неподалёку мальчишку. С довольным видом созерцая дело своих рук, он метил уже другим камнем в раненую птичку.

– Стой! – крикнула Варвара, подбегая к нему и хватая его за рукав. – Зачем ты убил птичку?

– А ты кто – полицейский? – огрызнулся мальчишка.

– Зачем ты это сделал?

– Не знаешь? Значит, ты дура. Этих птиц надо бить!

– За что?

– Не знаешь? Дура необразованная. Они – грешные птицы.

– Грешные? Ведь они не люди, птицы!

– Когда Христа распинали, кто подавал жидам гвозди? Они в клювах подавали гвозди!

Варвара смутно знала о событиях: распятым Христом в её околотке клялись и также попрекали евреев. Но она быстро сообразила:

– Да это не те же самые птицы!

– Ихнее отродье, всё равно. Их надо бить.

– Те гвозди были большие. Это – маленькие птички.

– Всё равно, они подавали. Так написано в книгах: воробьи подавали гвозди.

– Но то было очень давно, – снова нашлась Варвара, – то было в другом месте, не в нашем городе.

– Ну, то, значит, были их предки, – решительно сказал на минуту растерявшийся обидчик, – и это всё равно: их надо бить. – И, швырнув ещё один камень, теперь уже в Варвару, он, нарочно небрежно переваливаясь с ноги на ногу (так, он слыхал, ходят моряки), пошёл прочь.

– Кто Бога любит, тот бьёт Его врагов! – кинул он ещё фразу, уже поворачивая за угол.

Варвара знала этого мальчишку. Сын богатого бакалейного торговца и владельца ломбарда в их пригороде, он стоял на самом верху местной социальной лестницы. Его отец дружил с полицией. На этом лоскутке земного шара не было возможности бороться с ним, обвинить и наказать его.

Она кинулась к раненой птичке. Воробышек умирал. Капля крови густела на его голове. Маленькие, уже полузакрытые глаза туманились в преддверии смерти, словно стараясь не видеть её образа. Жизнь таяла в крошечном тельце, и оно казалось Варваре символом беззащитности слабого против могущества зла. Острая, нестерпимая боль пронзила её сердце. Жалость кипящей волной хлынула по всему её телу, сжигая навеки нечто во всём её духовном существе. Она нагнулась над птичкой, и ей казалось, она умирает вместе с нею, и с ними двумя страдает и умирает весь мир обиженных и беззащитных существ – всё то, что слабо, кротко и мило, что не умеет поднять ответного камня и кинуть в обидчика, всё, что живёт краткую жизнь перед лицом насилия.

Она нагнулась пониже и, осторожно взяв птичку, держала её на своей раскрытой ладони. Крошечные пёрышки, ослабевая на своих основаниях, мёртво обвисали вокруг холодевшего тельца. Крошечки пищи, последней трапезы, держались ещё у клюва, прильнув к нему.