Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья - [21]

Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим лицом, с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику:

– Что я – лезервного батальону, это разницы не составляет, все одно: в солдата стрелять нельзя...

– А тебе в меня – можно? – глухо спросил угрюмый водопроводчик.

Яков сидел рядом с крыльцом на поленьях дров и, глядя в сторону, к воротам, молча курил.

– Мне тебя – можно, я солдат, присягу принял против внутренних врагов...

Водопроводчик перекинул винтовку в левую руку, ладонью правой толкнул пленника в лоб:

– А если я тоже – солдат?

– Ну – это врешь.

– Вру?

– Оставь, Тимофеев, не тронь, – сказал Калитин, рассматривая пленника.

Но Тимофеев отскочил и начал делать ружейные приемы, свирепо спрашивая после каждого:

– Видал? Видал, сволочь? Видал? И, сделав выпад штыком против солдата, закричал в лицо ему:

– Тенгинского полка, четвертой роты, Захар... Яков быстро встал и оттолкнул его плечом, говоря:

– И адрес дайте ему свой. – Он обратился к солдату: – На таких вот дураках, как ты, все зло держится...

Отрицательно покачивая головою и вздохнув, тот сказал:

– Солдат дураком не бывает. А вы – царю-отечеству изменники, и доля вам...

Водопроводчик замахнулся на него левой рукой, но Яков подбил руку под локоть, отвел удар:

– Однако, товарищ, нужна дисциплина. Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже проще, без задора, даже снисходительно сказал:

– Ружейный прием и штацки ловко делают. Вон этот, – он показал рукою за плечо свое, – которого в дом завели, так он – как хочешь!

– Штатский? – спросил Капитан, сдвигая папаху на лоб.

– Ну да.

– Охотник? – спокойно спросил Яков.

– Приказчик, грибами торгует.

– Я спрашиваю: в отряде – охотник?

– Мы все – охотники, – понял солдат и, снова вздохнув, прибавил: – По вызову – кто желает.

Трое одновременно придвинулись ближе к солдату.

«Убьют», – решил Самгин и, в два приема перешагнув через пять ступенек крыльца, вошел в кухню.

Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светлосерых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой – за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.

– Вот, барин, ногу испортили мне, – плачевно сказал он Самгину.

– Плачет и плачет! – удивленно, весело воскликнул Николай, строгая ножом длинную палку. – Баба даже не способна столько плакать!

– Я вас прошу, барин, заступитесь! – рыдающим голосом взывал парень. – Вы, адвокат...

– Он копчену рыбу носил нам, – вмешался Николай и торопливо начал говорить еще что-то, но Самгин не слушал его.

«Знает меня! Когда все кончится, а он уцелеет...»

Не требуя больше слов, догадка вызвала очень тягостное чувство.

Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды; студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза, начал выть.

– У-у-х! Господин адвокат, будьте свидетелем...

Я в суд подам...

– Вот болван! – вскричал студент и засмеялся. – И чего орет? Кость не тронута. Перестань, дубина! Через неделю плясать будешь...

Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а штык высунулся за плиту и потел в пару самовара под ним, – с конца штыка падали светлые капли.

– Дайте палку, – сказал студент Николаю, а парню скомандовал: – Вставай! Ну, держись за меня, бери палку! Стоишь? Ну, вот! А – орал! орал!

Парень стоял, искривив рот, и бормотал:

– Ах ты, господи...

Открылась дверь со двора, один за другим вошли Яков, солдат, водопроводчик; солдат осмотрел кухню и сказал:

– Винтовку отдайте мне, – вот она! Яков подошел к парню и, указав на солдата, спросил очень мягко:

– Он командовал отрядом вашим?

– Он, – сказал парень, щупая ногу.

– Один?

– Старшой был, тот – убежал.

– Вы, господа, никак не судьи мне, – серьезно сказал солдат. – Вы со мной ничего не можете исделать, как я сполнял приказ...

– Нуте-с, товарищ, – обратился Яков к водопроводчику.

Самгин ушел в столовую.

«Я должен сказать Якову, что этот идиот знает меня, потому что...»

Но основания для сообщения Якову он не находил.

«Как все это... глупо! – решил он, присаживаясь у окна. – Безнадежно, неисправимо глупо».

Лаврушка внес самовар, с разбегу грохнул его на стол и, растянув рот до ушей, уставился на Самгина, чего-то ожидая. Самгин исподлобья, через очки, наблюдал за ним. Не дождавшись ничего, Лаврушка тихо сказал:

– Обязательно застрелят солдата, ей-богу!

– Одного? – вполне равнодушно спросил Самгин.

– Я бы – обоих! Какого чорта? Их – много, а нас горсточка...

– Да, – неопределенно откликнулся Самгин. Лаврушка побежал к двери, но обернулся и с восторгом сообщил:

– Одна пуля отщепила доску, а доска ка-ак бабахнет Якова-товарища по ноге, он так и завертелся! А я башкой хватил по сундуку, когда Васю убило. Это я со страха. Косарев-то как стонал, когда ранило его, студент...