Жизнь. Кино - [106]

Общеизвестно, что доступ к государственным архивам, где хранились документы, связанные с гибелью Павла, был под запретом. Даже авторитет Льва Толстого не помог, и великий старец получил от ворот поворот. Все факты и сведения о происшедшем в ту мартовскую ночь 1801 года и ныне основаны на сообщениях заинтересованных и пристрастных современников или же на исследованиях историков, пишущих часто в угоду чему-нибудь политически злободневному. Затевая это дело, нужно было готовиться морально к опровержениям, возражениями и выдвижению всяческих контрверсий. Либо рассказать историю Павла следовало так, чтобы она взволновала не столько фактической, сколько человеческой, а правильнее, общечеловеческой сутью этой трагедии. Формулировать это как задачу было бы, с моей стороны, самоуверенно. Разве что, как попытку или надежду.

Обращение к литературному первоисточнику — к пьесе Мережковского «Бедный Павел» тоже не облегчило задачу. Пьеса была написана в 1905 году, во времена революционных потрясений и поспешных переоценок. Она тоже была не свободна от некоторой политизации. Диалоги являли собою стилизацию текстов, написанных в веке девятнадцатом, но под век восемнадцатый. Они многословны и тяжеловесны. Произносить и слышать это в кино было бы затруднительно. С другой стороны, любая пьеса предполагает свободу трактовки. Так уж принято. Это отчасти развязывало мне руки в обращении со словом, да и в общем подходе. Я решил сконцентрировать действие, заострить основной конфликт на противостоянии: Павел — Пален. Если предположить, что Пален не просто расчетливый интриган, как это иногда прочитывают в пьесе, а умный, честный человек, пытающийся привычными для его века средствами предотвратить последствия царствования непредсказуемого, неуравновешенного властителя, то поединок предстает уже в ином свете.

У каждого из героев своя правота, своя логика и убежденность, но они антиподы в нравственном, эмоциональном смысле. Холодная логика, целесообразность, даже цинизм — со стороны Палена. Душевный порыв, интуиция, непосредственность — со стороны Павла. Это две непримиримые стихии. Их столкновение всегда трагично и неоднозначно. Мне с самого начала казалось, что идеальным исполнителем роли Палена может стать Олег Янковский. Не только потому, что он хороший актер. В нем, в его манере общения с окружающими была некая человеческая закрытость, которую не сыграешь. Более того, последний вариант сценария я и писал из расчета на его исполнение.

А вот как быть с ролью Павла, я долго не знал. Дело в том, что много лет назад мы обсуждали с Олегом Борисовым возможность постановки «Бедного Павла». (В то время он уже блистательно играл эту роль в театре.) Но мои планы по трилогии затягивались и откладывались. Не стало Олега, а я долго еще не мог себе представить иного исполнителя. У меня даже вариантов не возникало. Рисовался некий туманный антипод Янковского-Палена. Наконец, я решил попробовать на эту роль Виктора Сухорукова. Я знал Виктора по его работам в кино, но побаивался, что появление такого Павла опростит историю. Криминальный «шлейф» его ролей меня не пугал нисколько. Выбор «от противного» не раз оказывался плодотворным даже и в моей практике. Личное знакомство с Сухоруковым окончательно рассеяло мои сомнения. Передо мной оказался тонкий, думающий человек, прекрасно сознающий меру ответственности, которую нам предстояло на себя взять.

Не без содействия Александра Голутвы, открылось, наконец, финансирование «Павла». И тут я столкнулся с новой для меня ситуацией. Снимая камерные картины, я многого не замечал. Но сейчас, вернувшись к сложно-постановочной работе, столкнулся с постоянным сопротивлением среды. Многие на студии привыкли уже к скороспелым криминальным сериалам. Понизился уровень требовательности к важным мелочам в костюме, гриме, реквизите. В работе над историческим фильмом необходима ведь и общая культура, и подлинная самоотверженность. Кое-кто утратил эти свойства, а многие никогда их и не имели. Приходилось теперь постоянно доказывать необходимость совершенно очевидных работ или трат. Зачастую, организаторы, сэкономив копейки, теряли при этом рубли — сводили на нет художественный результат.

По большей части, мы работали в музейных интерьерах — преимущественно, в Павловском дворце. Любопытно было наблюдать, как музейщики — хранители и знатоки павловской эпохи, реагировали на появление во дворце воскресших его хозяев: Павла, Марии Федоровны, Александра и прочих. Вначале музейщики были насторожены и даже враждебны — не все их представления совпадали с нашими. И только, когда артисты заговорили, и началось действо, они постепенно оттаяли. За многие годы работы в Павловске они сжились с этими стенами и предметами, а императора по-домашнему называли только Павлом Петровичем.

Произошло чуть ли не мистическое включение императорского семейства в музейный коллектив. Павел был окружен не поклонением, а человеческой любовью. Его содействием объясняли, например, чудесное спасение многих экспонатов музея в начале войны, хотя это чудо совершили сами хранители и служители музея, вывозившие свои сокровища под бомбежкой. Усатый охранник в камуфляже приватно сообщил мне, что по ночам, он часто слышит в тишине шаги Павла.