Жизнь и творчество Александра Грина - [32]
Давно покинув свою «малую родину», я так и не успела узнать, точно ли тюрьмой было самое примечательное местное здание. Но и сейчас вижу башню, одиноко торчавшую там, где сходилось небо с крышами и деревьями поселка. Долго меня к ней тянуло. В часы бесцельных шатаний ноги сами несли в ту сторону. Мысль о друге, которого надо спасти, стала чем-то большим, чем игра фантазии. Прямо наваждение: будто не каких-то «приличных людей», а мою настоящую жизнь там заперли, подменили… Разумеется, тогда я не подобрала бы слов, чтобы определить это чувство. Детство вообще полно безымянных чувств, и многое зависит от того, когда и какие имена найдет для них подросток.
К тринадцати годам, поре знакомства с Грином, я уж давно не слонялась возле угрюмого строения с наглухо запертыми воротами и крошечными, как бойницы, безжизненными окнами. Может, и не было там никого. Так, какой-нибудь склад. Догадка не принесла облегчения. Она значила, что нет мне близкой души нигде. Вызволять из плена было некого, зато в глубине сознания поднималось лютое ощущение собственной неволи. Мир стал тускнеть, в книгах же по принципу компенсации все жаднее хотелось ярких красок, необычайных событий, экзотики. Тогда и подвернулись мне заметки Паустовского о Грине, обещавшие все это.
Обещанное исполнилось с лихвой. Дли меня, на четырнадцатом году уже сомневавшейся, стоит ли жить, книги Грина стали вестью о спасении. Не то чтобы я уверовала, что в мою никаким морем не омываемую Каперну посуху приплывет корабль под алыми парусами. Но возможность полета духа, выраженная Грином с яркостью непреложного знания, сулила освобождение. Путь к нему оставался неясным: опыт гриновских героев не допускает прямого подражания. Ни воздушная дорога Друда, ни волны, несущие Фрези Грант, не выдержат группу товарищей, поспешающих вслед. Это и было восхитительно. Рушился образ мира, где еще не все ладно, но мы, ужо, засучим рукава и наведем порядок. Тот самый образ, на который работал весь уклад убогого житья и литература, начиная с «моих первых книжек» и кончая русскими классиками, кощунственно препарированными школьной программой. Правда, были Дюма, Эдгар По, Диккенс, еще несколько иностранцев, которых я, не сознавая причин, любила особенно: за то, что чужды подобного миропонимания. Казалось, они не слыхали о нем, счастливцы…
Грин понимал все. Тем и потряс меня, ждавшую только красивой сказки, чтобы забыть о своей беде. Сказка впрямь была прекрасна, но главное, сказочник знал мою беду во сто крат точнее и злее, чем я сама. Это угадывалось в каждой интонации его якобы далекого от реальности повествования. Он говорил о путешествиях и катастрофах, о безумствах, чудесах и злодействах, но прежде всего о том, что тюремщики врут: мир не казарма, а тайна. И цена человека измеряется не готовностью топать в общем строю, куда прикажут, а другой — тоже таинственной — мерой. И еще: что нет сокровищ и святынь, которые были бы святее и дороже свободы.
Эта одержимость свободой, как я теперь понимаю, выдает в гордых обитателях Лисса и Гель-Гью их российское происхождение вернее, чем какие бы то ни было иные признаки. Как здоровый никогда не признает здоровье высшим благом, так и свободному не кружит голову его независимость. От глотка свежего воздуха пьянеет лишь тот, кто наподобие умозрительного персонажа Чернышевского только что выбрался из подвала. Этим блаженно болезненным хмелем дышит каждая гриновская страница. А какую тоску неволи выдает пристрастие автора к темам тюрьмы и освобождения! Из всех авантюрных по видимости и символических по сути коллизий эта занимает его исключительно.
Руна организует побег Друда. Друд вырывает Тави из рук жандармов. В «Дороге никуда» о судьбе узника Давенанта хлопочет Консуэло, друзья арестованного роют подкоп под тюремную стену… Та же основа у рассказов «Сто верст по реке», «Рене», еще нескольких. И ничего общего с игривой пародийностью современной приключенческой прозы: ярость и боль, кровь и надежда, воодушевление и ужас — все доподлинное. Грин склонен к иронии, но этим не шутит. «Так глубоко вошла в меня тюрьма! — горько признается он в „Автобиографической повести“. — Так долго я был болен тюрьмой…»
Многие ли из нас сегодня вправе утверждать, что эта болезнъ, за давностью перешедшая в вялую хроническую форму, не таится в их крови, нервах, генах? Грину и подавно не пришлось вылечиться от нее: воздух эпохи не благоприятствовал. Зато он пишет о желанном исцелении со страстью заклинателя, щвдро делясь с нами энергией сопротивления. Точнее — бегства. А что? Бегство на российской почве — действие не пустячное, идея почтенная. Тут своего рода противоядие, выработанное культурой за века рабства. Не зря в пору расцвета Гулага детишкам с младенчества вдалбливали, что бежать позорно, это удел трусов и предателей.
Чтобы верить такому, надо очень многого не помнить. Ни Григория Сковороды, странствующего философа и поэта стародавних времен, который на склоне лет похвастался со светлым, почти детским торжеством: «Мир ловил меня, но не поймал». Ни оскорбленного Чацкого, ни трех непоседливых чеховских сестер, хоть их и «проходили» в школе («проходя», топтали). Как они рвались: «Вон из Москвы!.. Бегу, не оглянусь…», «В Москву! В Москву!». Душу спасти хотели. Им еще казалось, что есть где-то «оскорбленному чувству уголок». Но и в этом разуверившись, поэт беспощаднейшего из столетий бросает в лицо «Жизни»:
Ирина Васюченко — родилась в 1946 году в Харькове. Окончила МГУ, русское отделение филологического факультета. Начинала как критик в середине 70-х гг., в конце 80-х занялась литературным переводом с французского. Автор повестей “Лягушка в молоке” (под псевдонимом Н.Юченко; “Дружба народов”,1997, № 10) и “Автопортрет со зверем” (“Континент”, 1998, № 96). Живет в Москве.
Литературный критик и переводчик, Ирина Васюченко получила известность и как яркий, самобытный прозаик, автор повестей «Лягушка в молоке», «Автопортрет со зверем», «Искусство однобокого палача» и романов «Отсутственное место» и «Деточка» (последний вышел в «Тексте» в 2008 г.).Действие романа «Голубая акула» происходит в конце прошлого — начале нынешнего столетия. Его герой, в прошлом следователь, а после революции — скромный служащий, перебирающий никому не нужные бумаги, коротает одинокие вечера за писанием мемуаров, восстанавливая в памяти события своей молодости — таинственную историю одного расследования, на которое его подвигнула страстная любовь.
Новую книгу «Рига известная и неизвестная» я писал вместе с читателями – рижанами, москвичами, англичанами. Вера Войцеховская, живущая ныне в Англии, рассказала о своем прапрадедушке, крупном царском чиновнике Николае Качалове, благодаря которому Александр Второй выделил Риге миллионы на развитие порта, дочь священника Лариса Шенрок – о храме в Дзинтари, настоятелем которого был ее отец, а московский архитектор Марина подарила уникальные открытки, позволяющие по-новому увидеть известные здания.Узнаете вы о рано ушедшем архитекторе Тизенгаузене – построившем в Межапарке около 50 зданий, о том, чем был знаменит давным-давно Рижский зоосад, которому в 2012-м исполняется сто лет.Никогда прежде я не писал о немецкой оккупации.
В книге известного публициста и журналиста В. Чередниченко рассказывается о повседневной деятельности лидера Партии регионов Виктора Януковича, который прошел путь от председателя Донецкой облгосадминистрации до главы государства. Автор показывает, как Виктор Федорович вместе с соратниками решает вопросы, во многом определяющие развитие экономики страны, будущее ее граждан; освещает проблемы, которые обсуждаются во время встреч Президента Украины с лидерами ведущих стран мира – России, США, Германии, Китая.
На всех фотографиях он выглядит всегда одинаково: гладко причесанный, в пенсне, с небольшой щеткой усиков и застывшей в уголках тонких губ презрительной улыбкой – похожий скорее на школьного учителя, нежели на палача. На протяжении всей своей жизни он демонстрировал поразительную изворотливость и дипломатическое коварство, которые позволяли делать ему карьеру. Его возвышение в Третьем рейхе не было стечением случайных обстоятельств. Гиммлер осознанно стремился стать «великим инквизитором». В данной книге речь пойдет отнюдь не о том, какие преступления совершил Гиммлер.
В этой книге нет вымысла. Все в ней основано на подлинных фактах и событиях. Рассказывая о своей жизни и своем окружении, я, естественно, описывала все так, как оно мне запомнилось и запечатлелось в моем сознании, не стремясь рассказать обо всем – это было бы невозможно, да и ненужно. Что касается объективных условий существования, отразившихся в этой книге, то каждый читатель сможет, наверно, мысленно дополнить мое скупое повествование своим собственным жизненным опытом и знанием исторических фактов.Второе издание.
Очерк этот писался в 1970-е годы, когда было еще очень мало материалов о жизни и творчестве матери Марии. В моем распоряжении было два сборника ее стихов, подаренные мне А. В. Ведерниковым (Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. – Париж, 1947; Мать Мария. Стихи. – Париж, 1949). Журналы «Путь» и «Новый град» доставал о. Александр Мень.Я старалась проследить путь м. Марии через ее стихи и статьи. Много цитировала, может быть, сверх меры, потому что хотела дать читателю услышать как можно более живой голос м.
«История» Г. А. Калиняка – настоящая энциклопедия жизни простого советского человека. Записки рабочего ленинградского завода «Электросила» охватывают почти все время существования СССР: от Гражданской войны до горбачевской перестройки.Судьба Георгия Александровича Калиняка сложилась очень непросто: с юности она бросала его из конца в конец взбаламученной революцией державы; он голодал, бродяжничал, работал на нэпмана, пока, наконец, не занял достойное место в рядах рабочего класса завода, которому оставался верен всю жизнь.В рядах сначала 3-й дивизии народного ополчения, а затем 63-й гвардейской стрелковой дивизии он прошел войну почти с самого первого и до последнего ее дня: пережил блокаду, сражался на Невском пятачке, был четырежды ранен.Мемуары Г.