Жизнь и судьба Василия Гроссмана ; Прощание - [71]

Характеризуя роман и его героев, Турков говорит, что «мы узнаем в них историю нашего государства. Здесь даны самые разные слои… Автор поднял большие пласты нашего общества и сделал это очень интересно и очень своеобразно. Эта книга конфликтна в хорошем смысле».

Он продолжает:

«Нельзя упрекать автора, что он не изобразил всех отрезков Сталинградской эпопеи. Совершенно ясно, что главное действие романа Гроссмана — впереди…»

Турков с презрением и негодованием говорит о выступлении Арамилева и спорит с ним, прямо глядя ему в лицо. Его, как он выразился, «удивляет странное восприятие Арамилевым образа Штрума, который якобы заслонил всех героев».

Турков возмущен утверждением Арамилева, что «трактовка еврейского вопроса заслонила всю трактовку фашизма в романе Гроссмана».

Чувствуется, что, отвечая, он поднимает голос:

«Разрушение Сталинграда — это разве не раскрытие фашизма? — спрашивает он. — Изображение фашистской армии в Сталинграде — как можно игнорировать? Мне кажется, что это немножко узкий взгляд».

Очень важен этот анализ Туркова — прямо из раскаленных печей времени, тех даже секунд. И вечный для всех времен.

Потом выступает полковник Крутиков и возвращает опять только что напечатанный роман «За правое дело» к стадии первичных обработок. Его интересует «одна сторона дела — это мировоззрение советских героев». И поясняет: «А здесь пока есть еще очень скользкие вещи».

Примером «скользкости» для Крутикова является «философия этого большого ученого Чепыжина…»

«В романе не видишь характеристики советского человека, у которого весь духовный мир изменился. И в этом отношении возникает целый ряд вопросов…»

И слова Гроссмана о том, что люди шли на фронт «не потому, что верили в скорую победу, а именно потому, что чувствовали глубину народной беды», — эти прекрасные слова вызывают критику полковника Крутикова по линии «того же самого советского патриотизма».

А вывод один:

«…Это беспартийная, можно сказать, постановка, — говорит он. — Ведь и гитлеровцы тоже учили своих солдат в казармах войны. Почему же разные результаты!»

С места ему в этот момент кто-то крикнул:

«Лозунг „всё для фронта, всё для победы“ — это тоже беспартийный лозунг?»

Выступает генерал-майор Вершигора, Петр Петрович, до войны — кинорежиссер, ставший на войне генералом. Его книга «Люди с чистой совестью» посвящена партизанской войне, в которой он принимал участие — был командиром партизанского соединения Ковпака.

Начинает он так:

«Самые страшные враги исторической литературы — это очевидцы исторических событий. Редко кто сумеет подняться от субъективного до исторического».

И высоко оценивает роль писателя, который умеет «средствами художественного анализа создать такое полотно, чтобы люди говорили: да, это было почти так, как я видел».

Вершигора приводит свидетельства очевидцев войны, которые говорят, что картина войны у Гроссмана «написана, как с натуры, написана хорошо, правильно, ярко… Кроме того, даже в народе говорят, а к народу надо прислушиваться с умом, народ говорит: как воевали, все написано правильно…»

В те годы говорили, что Вершигора защитил Гроссмана на этом заседании.

И все-таки роман Гроссмана и в его руках ломался и трещал.

Вот главная мысль Вершигоры, громко заявленная им:

«…Хотим мы или не хотим, а чаще не хотим, но жизнь заставляет это делать, — мы возвращаемся к литературе документальной».

И с этих позиций он находит, что «роман „За правое дело“ выразителен и своими победами и своими поражениями».

Что же не нравится Вершигоре?

«…То, что идет от лукавого, где идет философия истории…»

Гроссман должен писать историческую хронику, считает Вершигора. Он объясняет:

«…Сама плоть художественного творчества заставит писателя выбросить все свои философские рассуждения, иначе он потерпит настоящий крах… Он должен пойти на честную историческую хронику…»

И сам добавляет:

«Насколько мы знаем Гроссмана, — он по этому пути не пойдет». Но это не смущает Вершигору, он продолжает горячо отстаивать свою идею, дает много советов — как начинать, как продолжать… И снова повторяет:

«Ведь того субъективного, что видел Гроссман, пройдя все дороги и окопы Сталинграда, побывав под бомбами и ложась в кюветы, — ведь этого еще мало, чтобы создать эпопею».

И в конце от писательских советов Вершигора переходит к генеральским:

«…Дело, которое делает Гроссман, это не личное его дело, даже не дело редакции „Нового мира“, даже не дело Союза советских писателей, это дело нашей армии, это дело военных академий… Поэтому наша критика должна быть твердой, благожелательной… Писателю Гроссману мы должны предъявить жесткие требования. От философии он должен избавиться. Эти мысли его надуманны, выбросьте их из головы, они Вам мешают, они связывают по рукам… Прислушайтесь к моему совету, пишите настоящую хронику о Сталинграде еще в двух томах…»

На горячем призыве выбросить мысли заканчивается его, на мой взгляд, вполне искренняя речь. Он понимал, что без мыслей Гроссману будет легче жить на этой земле.

Твардовский дает слово Алексею Суркову. Как руководителю Союза писателей, специально приглашенному на собрание.